А я вдруг подумала, что иногда просыпаюсь от лая собаки.
Какие-то страхи…
Кто меня охраняет? Какая собака?
Мама не разрешала мне заводить большую собаку. А так хотелось иметь пушистого медвежонкоподобного алабая, который пробуждает тебя своим теплым шершавым языком, наполненным безусловной любовью, которая не поддается никаким измерениям.
Мама говорила, что так нельзя. На языке собаки может быть инфекция…
И вот та инфекция, что может быть на языке, теперь сопровождает меня всю жизнь. Она проявляется то там, то тут, все больше в словах, чьих-то фразах, слетающих с языка, мыслях, которые она вызывает, страхах и неуверенности.
Иногда я слышу зов алабая, которого никогда не воспитывала. И думаю, на каком языке говорит истинная любовь?
А девушки все продолжали: «Утром рано прибежала тетка этого таксиста и сказала, что бабушка вернулась, еще вчера. Но было уже поздно, и она не стала нас будить. Мы пришли первыми.
Бабка посмотрела на нас и сказала: Знала еще вчера, что ждете. Садитесь. Чего это ты пришла ко мне? Забеременеть не можешь?»…
Подруги продолжали что-то рассказывать, но она их уже не слушала. Она улетела во что-то совершенно свое. Почему-то вспомнилось, как мама возила ее к целителю.
На лице появились прыщики. Мама не знала что делать. Мази и кремы не помогали. А тот дядька сказал: мама, надо меньше болтать языком. В прыщах на лице дочки, оказывается, мама виновата. Она что-то не то сказала, или сделала. А маленькая дочка — чистое светлое существо — перерабатывала мамины грехи…
Вот так оказывается, грязь бывает не только на руках, на земле, под ногами. Грязь часто бывает в голове, в мыслях, на языке.
Может поэтому, я так часто слышу зов своего алабая?
И тут вдруг нечто параллельное открылось в ней, пробудив какое-то знание. Амелия почувствовала, что какие-то совершенно новые мысли маленьким ручейком начали струиться внутри нее. Она не могла их удержать в себе, и решила написать ему записку.
«Я ухожу».
Она поставила большую жирную точку, которая сама по себе превратилась в многоточие и потом дописала:
«… я не люблю тебя больше, ты мне не нравишься, ты меня не чувствуешь, ты меня не понимаешь».
Потом перевернула страницу и написала следующую записку.
«Я тебя люблю, я тебя жду. Мне без тебя не выносимо».
Это было совершенно другое, противоположное первому, но и то и другое сидело и кричало в ней одновременно. Она задумалась…
Через какое-то время написала уже на другом листке:
«Я поняла, что все, что было уже прошло. Что этого уже не существует. И я не хочу больше читать прошлое, ворошить то, чего уже нет. Я поворачиваю свою реку времени в будущее».
Еще через несколько минут, она написала новую записку:
«Я выбираю Любовь.
Я верю, что настоящая истинная Любовь уберет все преграды между нами, развеет все то, что мешает нам быть вместе. Она подарит нам нашу встречу. Я буду ждать…»
Сделав из нее бумажный самолетик, она запустила его в пространство необъятной Вселенной через приоткрытое вагонное окно. Он полетел как стрела Амура, разрезая время и меняя возможности, туда, где живет ее счастье, где ждет своего часа ее любовь…
Сидеть в купе и слушать подружек-щебетушек больше не хотелось. Но куда пойдешь в поезде? Хотя, можно пойти поискать вагон-ресторан.
Амелия положила в свою сумочку ручку и дневник. И вдруг вспомнила, что достала его из бокового кармана своего чемодана. Как он там оказался?
Наверное, она машинально сунула его туда, когда собирала вещи. Дома ее дневник давно пылился заброшенный на полке в шкафу. А в день отъезда он попался ей на глаза, и совершенно случайно отправился в чемодан вслед за бульварным романом, купленным накануне.
Амелия тогда удивлялась сама себе, когда стояла перед продавщицей книжного магазина и неуверенно перекладывала из одной руки в другую эту маленькую книжицу в глянцевой обложке оранжевого цвета. Наверное это ее цвет привлек ее внимание — цвет спелого апельсина…
Амелия никогда не читала подобных книг. Они казались ей слишком легкомысленными, предназначенными только лишь для того, чтобы занять время, отвлечься от самой себя, подергать за струны свои эмоции. Но она все же купила ее. А потом сама себе удивлялась: зачем?