Этой ночью боги к Леону были, несомненно, благосклонны. На всем пути попался лишь один пьянющий, но еще державшийся на ногах, солдат. Но и тот даже бровью не повел в его сторону. Удача изменила лишь у причала.
-- Глория! Сучье вымя! Ты что здесь делаешь? Забыла? Ходить ночью запрещено! Сейчас я тебе напомню!
Справив малую нужду со ступеней прямо в море, к нему пошатываясь, приближался стражник. Меч и пика служивого, вместе с потертым шлемом, валялись возле мигавшего фонаря.
Леон, опустив голову, стал вполоборота. Наступил решающий миг. Сердце грохотало в груди, язык прилип к небу, кровь пульсировала в ушах. Он судорожно, словно утопающий за соломинку, вцепился в рукоять кинжала. Когда стражник схватил за плечо, будто бы случайно выпустил из рук фонарь. Шум падения на миг отвлек его внимание. В удар юноша вложил всю свою силу. Не встречая сопротивления кольчуги, кинжал вошел в сердце по самую рукоять. Последнее, что увидел в глазах солдата Леон - не боль, не страх,.. а бескрайнее изумление...
Надев на голову убитого шлем, и засунув в одежду меч, - столкнул труп в море. Намочи чепец, смыл капли крови с камня.
"Пусть думают, что сбежал с поста. Выиграю хоть немного времени".
Отвязав лодку возницы Джафа, стараясь не шуметь, отчалил. Проплыл под цепью. Взмах за взмахом. Один неловкий гребок за другим. Остров Скорби, и замок понемногу превратились в размазанное пятно. Неожиданно возник вопрос, над которым ранее не задумывался: "В какую же сторону плыть? Где берег? Сюда гребли на маяк. Значит, теперь его огонек должен остаться за спиной. Но с таким же успехом можно уплыть и в открытое море. Сбежал от палача, чтобы умереть от жажды и голода. Главное - не паниковать! В прошлый раз Гея всходила слева от Небесного Дракона, да и ветер дул в лицо. Сейчас виден справа лишь ее узкий серп, зато сквозь облака на горизонте пробивается полумесяц Таи. Похоже, что нужно грести по ветру прямо на него. Если сильно не ошибусь, то когда взойдет Оризис, увижу землю". Успокоив себя подобным образом, продолжал грести.
Волны плавно поднимали и опускали лодку. Попутный ветерок ласково подталкивал беглеца в спину. Сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды. Яркий хвост Небесного Дракона то и дело сыпал огненными искрами, сгоравшими, не долетев до поверхности. То справа, то слева вода вскипала небольшими бурунами, иногда раздавались шумные всплески и довольно громкое чавканье.
Леон греб неумело. Тяжелая лодка слушалась плохо, показывала свой норов, словно необъезженный жеребец. На ладонях быстро образовались болезненные мозоли.
На горизонте проступила розовая полоса, вещавшая о близости восхода. Прошло совсем немного времени, и ее сменил слепяще-яркий серп. Посветлело.
Леон пристально вглядывался в даль и к своей радости сквозь легкую дымку наконец увидел сушу. Когда он причалил к берегу, уже совсем рассвело. Человеческого жилья по близости не было видно. Под ногами шуршала мелкая галька. Над морем, пронзительно крича, кружили чайки. Жутко хотелось пить. Спина разгибалась с трудом. На ладонях вскрылись кровавые волдыри. Но он был жив! И это главное! Искупавшись в бодрящей утренней прохладной воде, разорвал ненавистное платье, сделав из него подобие набедренной повязки и узелок, зашагал вдоль берега, где, как ему показалось, на волнах качалась рыбачья лодка. Но, не пройдя и сотни шагов, понял, что ошибся. Невдалеке от берега, причудливо шлифованный волнами, возвышался небольшой островок. Он как бы являлся началом гряды, напоминавшей вылезшего из воды огромного дракона. Взобравшись на него, можно оглядеться вокруг. Подъем занял добрый час и вконец измучил юношу. Но зато наградой стал виднеющийся по ту сторону рыбачий поселок.
Леон уже хотел присесть на гладкий валун, чтобы немного передохнуть, но тут услышал напоминающий скрип рассохшейся двери, старческий голос.
-- Наконец-то, сыночек, родненький, ты вернулся! Мой Залтар! Как же я тебя долго ждала!
К Леону, хромая, приближалась сгорбленная старуха, которую он вначале принял за глыбу. Высохшие, ввалившиеся глаза; резкие, словно высеченные из камня, черты лица, глубокие морщины, пустой рот и бескровные губы.
-- Я не,.. - начал, было, он. Но, спохватившись, замолчал.
Говорить что-либо старухе, у которой море когда-то, очень давно, забрало сына, было бесполезно да и бессердечно. Ведь смыслом ее жизни стали ожидание и память.
-- Как же ты исхудал! Да и волосы отросли! Ну, иди же ко мне!