На следующее утро, в полдесятого, я попросила у Чармиан разрешения воспользоваться ее телефоном — я постоянно забывала взять свой мобильник на площадь Уильяма — и позвонила в «Сток Мастертон», чтобы сообщить, что я не приду. Трубку взял Оливер.
— Явилась Диана. Она тут уже всем заправляет.
Я застонала.
— Только бы завтра не наступило.
Потом я позвонила адвокату на Касл-стрит, который вел дела Фло, и договорилась о встрече.
Я вернулась вниз. Письменный стол был уже девственно пуст, бумаги, которые я хотела забрать, лежали в багажнике машины, остальные я выбросила. Я везде вытерла пыль, подмела двор, оборвала последние сухие листья с растений, перекинулась парой слов с тем же черным котом, который наблюдал за мной раньше. Потом убрала на кухне и в ванной, хотя почти ими не пользовалась. Я хотела, чтобы к маминому приходу все было идеально. Сегодня квартира выглядела по-другому — не просто чище, а как-то обезличенно. Уже не было ощущения, что находишься у себя дома.
Едва я успела закончить, когда раздался стук в дверь. Для мамы слишком рано. Может, это Чармиан хочет пригласить меня на кофе? Я на это надеялась. Чармиан пришла в восторг, когда узнала, что сюда переедет моя мама. Я была уверена, что они поладят.
— Бабушка! — изумилась я, открыв дверь. — Заходи.
— Сегодня утром твоя мать позвонила мне и сообщила новость, — ворчливо сказала Марта Колквитт, поскрипывая отороченными мехом ботинками примерно одного со мной возраста. На ней было верблюжье пальто и вязаная шапка в форме тюрбана с перламутровой брошью посередине. Комната сразу наполнилась запахом нафталина и каких-то мазей.
— Мне надо в женскую консультацию, поэтому я решила зайти посмотреть квартиру.
— А что с тобой? Я имею в виду, зачем тебе нужно к врачу? — Никто из нас, Камеронов-детей, не испытывал особой любви к бабушке, но невозможно было представить себе жизнь без ее вечно недовольного присутствия.
Как и следовало ожидать, ответ был раздражительным:
— А я почем знаю, что со мной? — рявкнула она. — Они сделали рентген, взяли анализы. Вот дождусь результатов, тогда буду знать, что со мной. — Ее голос смягчился. — Так-так… Значит, здесь она и жила, наша Фло. Мне всегда было интересно, как выглядит ее квартира. — Она зашла в комнату. — Все в ее духе. Ей нравилось, чтобы было красиво.
Я внимательно смотрела на нее, пока она изучала комнату сестры. Я никогда не видела ее лицо таким мягким, почти нежным.
— Бабушка, сними пальто, — сказала я. — Кофе будешь?
— Я никогда не пью кофе, пора бы тебе запомнить. Я буду чай. И пальто я не сниму, но все равно спасибо. Я долго не задержусь.
— Боюсь, есть только порошковое молоко.
Бабушка пожала плечами.
— Значит, придется удовлетвориться этим, не так ли? — Она склонила голову набок и почти улыбалась, глядя, как вращается лампа Фло. — Умираю, как хочется закурить, но с чаем вкуснее.
Когда я вернулась, она изучала рисунок на стене над камином, который я не успела снять.
— Что здесь написано? — Она пристально вглядывалась в рисунок, почти упершись носом в стену. — Я в этих очках не вижу, а те, что для чтения, я оставила дома. Я не могу ходить постоянно в этих двухфокусных.
— Тут написано: «МОЙ ДРУГ ФЛО». Его нарисовал Хью О'Мара.
Бабушка отступила назад, но продолжала пристально смотреть на рисунок. Много бы я отдала, чтобы узнать, о чем она думает. Сверху раздалось слабое гудение — это Чармиан пылесосила ковер. Взвизгнул кто-то из детей Минолы. Бабушка все смотрела на рисунок, словно забыла, что я здесь. Я облизала губы, которые вдруг стали сухими. Я не хотела расстраивать ее, но я должна была узнать.
— Это был сын Фло, не так ли, бабушка? Она родила его от мужчины, которого звали Томми О'Мара — он погиб на «Тетисе». Скорее всего, он так и не узнал, что она беременна. — Я облизала губы еще раз, прежде чем ринуться дальше. — Ты отдала ее ребенка жене Томми, Нэнси.
— Господи, что ты такое говоришь, девочка? — Она развернулась, слегка пошатнувшись в своих неуклюжих ботинках. Я почувствовала, что съеживаюсь под рассерженным взглядом за толстыми линзами. — Откуда, черт возьми, ты знаешь об этом?
— Я знаю, потому что мне сказала Нэнси.
— Нэнси! — Желтые губы разразились хриплым недоверчивым смехом. — Не говори глупостей, девочка. Нэнси мертва.
— Нет, бабушка. Я видела ее недавно. Она в доме престарелых в Саутпорте. Она сказала… — Я сощурилась, пытаясь дословно повторить слова Нэнси. Я представила старое, покрытое желтыми пятнами лицо, горящие темные глаза, длинные пальцы, когтями вцепившиеся в мою руку. — Она сказала: «Марта отдала его мне — все по справедливости. Ты его никогда не вернешь. Лучше я его убью». Она выжила из ума, — закончила я. — Решила, что я — Фло.
Лицо бабушки сморщилось, она заплакала — признак тревожный и неутешительный. Проковыляла назад, села на стул и дрожащими руками достала сигарету.
— Бабушка! — Я поставила чайник, перебежала через комнату и стала у ее ног на колени. — Я не хотела тебя расстроить. — Я злилась на себя за то, что такая любопытная, такая невнимательная, но я знала, что при необходимости сделаю это снова, не колеблясь.
— Все в порядке, Миллисент. Где молоко? — Она громко засопела, сняла очки, чтобы вытереть глаза, явно делая сознательные усилия, чтобы взять себя в руки. Она смутилась — не привыкла проявлять какие-либо чувства, кроме гнева. Ее руки все еще дрожали, она взяла чай, но она уже достаточно оправилась, чтобы скорчить неодобрительную гримасу при виде кружки. Она сказала:
— Я никогда не сожалела о том, что сделала. Вам, молодым, трудно понять, какой это был позор в наши дни — родить ребенка вне брака. Пострадала бы вся семья. — Ее лицо снова обрело непроницаемость, а тон — безапелляционность. Это была та бабушка, которую я знала всю свою жизнь. — Нэнси носа не показывала и прятала Хью целых полгода. Мы и подумать не могли, что Фло узнает ребенка через столько времени.
Она не сожалела! Несмотря на то, что сестра всю жизнь с ней не разговаривала, Марта по-прежнему ни о чем не сожалела. Нахмурившись, она тыкала в воздух своей сигаретой.
— Не могу понять эту историю с Нэнси. Кто тебе о ней рассказал? Кто тебя возил к ней в Саутпорт?
Я села на пол, скрестив ноги, чувствуя на плечах жар камина.
— Том О'Мара. Внук Нэнси — точнее, внук Фло. Не знаю, как называть его.
— Том О'Мара! — Глаза бабушки сузились. Она посмотрела на меня так проницательно, с таким подозрением, что я сразу поняла: она догадалась, в чем тут дело. И я почувствовала, что у меня горят щеки.
Но что удивительно, лицо Марты сделалось белым, как пергамент. Нижняя губа ее задрожала. Она выглядела столетней старухой. Бабушка поставила кружку с недопитым чаем на пол, сигарета упала в кружку с коротким шипением и плавала на поверхности, но Марта, похоже, не заметила этого. Она тут же закурила еще одну.
— Думаю, на Клэнси и О'Мара лежит какое-то проклятие, — сказала она. Ее голос был тусклым, безжизненным, почти загробным. Это меня напугало.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, сначала Фло и Томми. — Она долго и сильно затягивалась, и кончик сигареты засветился красным жаром. — Потом Кейт и Хью. Представляешь, они собирались пожениться! — Она издала короткий сдавленный смешок и кивнула в мою сторону, показывая тем самым, насколько это невероятно.
— А почему они не могли пожениться? — с вызовом спросила я. Хью О'Мара чуть не стал моим отцом!
— Потому что они были двоюродными братом и сестрой, конечно, — объяснила мне бабушка, словно ребенку — Это не разрешается — по крайней мере, не разрешалось. К счастью, вмешался Норман, он всегда был хорошим парнем, хотя знал, что берет порченый товар. Бедный Норман… Он до сих пор целует землю, по которой ходила твоя мать. Он был бы лучшим мужем на свете, если бы она все не испортила.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, бабушка.
— Я говорю о том, что твоя мать уже была в положении, когда выходила замуж за Нормана Камерона. — Она по-прежнему говорила тем же невыразительным, тусклым голосом, который как-то не соответствовал грубому выражению ее лица. — Нам пришлось сказать ей, что Хью О'Мара сбежал, когда узнал, что она беременна, иначе мы бы никогда не затащили ее под венец.