С трудом поднявшись на ноги, я заковыляла к двери в задней части комнаты, открыв которую, я попала в маленький внутренний холл с кафельным полом и еще двумя дверями, по правую и левую руку. Последняя вела в маленькую спартанскую кухоньку с глубокой фарфоровой раковиной, плитой, превосходившей возрастом даже ту, которая стояла у матери, и микроволновую печь с цифровым управлением. Холодильника не было. В подвесном шкафчике кроме нескольких пачек печенья обнаружился кофе и, к моему облегчению, кувшинчик со сливками. Я положила по чайной ложечке того и другого в разрисованную цветами кружку и поставила ее в микроволновку нагреваться.
Ожидая, пока вода закипит, я вернулась во внутренний холл, открыла вторую дверь и включила свет. В спальне преобладал белый цвет — и занавески, и стены, и покрывало на кровати. Под кроватью аккуратно стояли розовые домашние тапочки с меховой опушкой. На стене висело большое распятие, а на комоде с шестью выдвижными ящиками стояла статуэтка Христа, окруженная изваяниями поменьше. Стены были увешаны картинами на библейские сюжеты: снова Господь, младенец Иисус, дева Мария, а также всевозможные святые. В остальном комната оказалась крайне скудно меблированной: помимо комода, там стоял только платяной шкаф с узким зеркалом на всю дверцу, маленький плетеный ночной столик, а на нем: старомодный будильник, лампа с белым абажуром и роман издательского дома «Миллз энд Бун» с тисненой торговой маркой. К лампе прислонился старый коричневый конверт стандартного формата. Я подняла его и сунула в карман своего полотняного жакета. В нем могла оказаться пенсионная книжка Фло, счет которой следовало аннулировать.
Комод и платяной шкаф привели меня в восторг. По виду — из мореного дуба, и отполированы до зеркального блеска. Я подумала, что они прекрасно смотрелись бы в моей квартире. Я не отказалась бы и от кровати с латунной рамой. Мебель для собственной спальни я покупала в разобранном виде, и у меня ушло несколько недель на ее сборку.
В кухне запищал зуммер микроволновой печи. Я села на кровать, и у меня сразу возникло ощущение необыкновенной мягкости, как будто я сидела на облаке. Я принялась раскачиваться взад и вперед, но остановилась, заметив свое отражение в зеркале: высокая грациозная молодая женщина намного моложе своих лет, одетая в белое с розовым, с длинными стройными ногами и волосами, отливавшими серебром в свете лампы. Ее широкий, мягко очерченный рот слегка кривился. Она по-детски наслаждалась, раскачиваясь на кровати. В школе меня дразнили «Буратино» из-за прямого патрицианского носа, но мать Джеймса как-то обронила: «Милли, какие у тебя великолепные черты лица. Некоторые женщины заплатили бы целое состояние пластическому хирургу за операцию, чтобы приобрести такие скулы».
Молодая женщина, отражавшаяся в зеркале, забыла воспользоваться румянами и действительно выглядела бледной, как ей и говорили окружающие, но меня поразила безжизненность, которая светилась в ее зеленых глазах.
Я взяла кофе и пакетик сладких сливок с собой в гостиную, включила телевизор и сначала посмотрела сериал «Соседи», а потом старый вестерн по каналу «Би-би-си-2».
Фильм уже заканчивался, когда, взглянув в маленькое окошко, я заметила Чармиан Смит, величественной поступью спускавшуюся по бетонным ступенькам. Я ногой отшвырнула коробки в сторону и распахнула дверь, чувствуя себя немного неловко, когда она одарила меня теплой улыбкой, как будто мы с ней лучшие подруги.
— Я совсем забыла о вас, пока наша Минола — это моя дочь — не собрала своих детей и не сказала мне, что в квартире Фло горит свет. Мой муженек только что вернулся домой, и я подумала, может быть, вы согласитесь перекусить с нами. — Она вошла в комнату, не дожидаясь приглашения, и это получилось у нее вполне естественно, как нечто само собой разумеющееся и привычное.
— Чем занимается ваша дочь? — Для меня стало неожиданностью, что Чармиан оказалась бабушкой тех детей, которых я видела раньше.
— Она учится работать на компьютере. Когда Джей, это мой сын, поступил в прошлом году в университет, она решила, что пришло время и ей заставить работать свои мозги. — Чармиан выразительно закатила свои карие глаза. — Я говорила ей, что она еще пожалеет, что выходит замуж в шестнадцать лет. Я говорила: «В жизни есть и другие вещи помимо мужа и семьи, дорогая», но ведь дети никогда не слушают родителей, правда? Я тоже не послушала свою мать, когда выходила замуж в том же самом возрасте.
— Полагаю, вы правы.
— Вы замужем? Извините, я даже не знаю вашего имени.
— Милли Камерон, и нет, я не замужем. — Мне хотелось, чтобы женщина ушла, и тогда я могла бы приступить к работе. Внезапно мне показалось очень важным, чтобы завтра я отвезла хотя бы с полдюжины коробок в «Оксфэм». К моему вящему неудовольствию, она грациозно опустилась в кресло, и ее длинные каплеобразные сережки качнулись, отражаясь в лоснящейся коже ее шеи.
— Я и не знала, что у Фло остались родственники после смерти ее сестры Салли, — сказала она, — если не считать дочери Салли, уехавшей в Австралию. И только когда после похорон Бел дала мне номер телефона, я узнала, что у нее была еще одна сестра.
Бел, женщина на фотографиях.
— После похорон?
— Да. Еще одна сестра — Марта Колквитт. Это ведь ваша бабушка? — Я кивнула. — Я почувствовала себя ужасно неловко, когда я позвонила ей, а старушка разрыдалась, но Бел сказала, что Фло хотела, чтобы все было именно так. — Чармиан окинула комнату грустным взглядом. — Никак не могу привыкнуть, что ее больше нет. В последний год я заходила к ней по несколько раз на дню, ведь она не выходила отсюда из-за своих ужасных головных болей.
— Это очень любезно с вашей стороны, — выдавила я.
— Господь с вами, девочка, при чем тут любезность? Она этого заслуживала, вот и все. Фло всегда оказывалась рядом, когда была нужна мне, — это она нашла мне работу в прачечной самообслуживания, когда мои дети были еще маленькими. После этого моя жизнь переменилась. — Она откинулась на вязаную салфетку, готовая, казалось, расплакаться. Затем, в очередной раз, она обвела взглядом комнату. — Здесь как в музее, правда? Какой стыд, что все это пропадет. Люди всегда привозили ей всякие безделушки. — Она показала на латунные бляшки на балках. — Мы привезли ей ключ и маленькую собачку из Клактона. Она стала любимой игрушкой Фло — и моей. — Она легко и ловко выбралась из кресла и включила лампу, стоящую на телевизоре.
Я уже обратила внимание на лампу с пергаментным абажуром на деревянной подставке. Она показалась мне безвкусной и напомнила дешевую рождественскую открытку: стоящие в ряд смеющиеся дети, одетые так, как было принято на этой самой площади сотню лет назад: в меховые шапки, муфты, высокие ботинки на шнуровке.
— Я выключу верхний свет, чтобы вы смогли насладиться зрелищем, когда лампа разогреется, — сказала Чармиан.
К моему удивлению, абажур начал медленно вращаться. Сначала я даже не поняла, что внутри был спрятан еще один, который двигался в противоположном направлении. Дети прошли мимо магазина игрушек, кондитерской, церкви, рождественской елки, украшенной цветными лампочками. По невысокому потолку длинной комнаты побежали тени. Над моей головой двигались неясные, расплывчатые фигуры людей в натуральную величину.
— Том привез ей эту штуку откуда-то из Австралии.
Движущаяся лампа буквально загипнотизировала меня. «Том?»
— Приятель Фло. Она любила сидеть в кресле, включив эту лампу, и слушать музыку. Лампа все еще горела, когда я спустилась сюда в тот день, когда ее нашли мертвой в парке. Вы знаете, что ее сбила машина?
— Моя мать говорила мне об этом.
— Они так и не нашли того, кто это сделал. Бедняжка! — Вот теперь Чармиан и в самом деле расплакалась. — Я так по ней скучаю. Мне страшно даже представить, как она умирала в одиночестве.
— Мне очень жаль. — Я подошла и неловко дотронулась до руки женщины. У меня не было ни малейшего представления, как следует утешать незнакомца. Может быть, другой человек, не с такими безжизненными глазами, как у меня, смог бы обнять плачущую женщину, но я просто не могла сделать этого, как не могла расправить крылья и полететь.