— Давно пора. Я собираюсь навестить ее на будущей неделе.
Мистер Брэдли помог засунуть в такси ее многослойную юбку. Когда они уехали, я сказала:
— Наверное, я поеду, здесь что-то прохладно. — Я поцеловала Деклана в щеку. — Береги себя, Дек. Я буду о тебе все время волноваться, я это точно знаю.
— Нет нужды волноваться, Мил. Сейчас мы с отцом понимаем друг друга, по-своему, но понимаем. Он принимает меня таким, какой я есть.
Я остановилась, открывая машину.
— А какой ты, Дек?
Под ярким светом уличных фонарей Деклан покраснел.
— Думаю, ты уже знаешь это, сестренка. — Он закрыл ворота. — Ты не против?
— Господь с тобой, Дек! — выпалила я. — Конечно, я не против. От этого я только еще сильнее люблю тебя, хотя и так люблю до смерти.
— Спасибо, сестренка. — Он подхватил Скотти и помахал мне его мохнатой лапой. — Пока, Мил.
Я завела машину и смотрела в зеркало, как мой брат, по-прежнему обнимая Скотти, пошел в дом.
3
Каждое утро я просыпалась с чувством утраты чего-то бесконечно дорогого. Я понятия не имела, чего именно, только знала, что в моей жизни осталась глубокая трещина, которую никогда не заполнить. У меня болело сердце, и чувство утраты постоянно меня преследовало.
Моя квартира — мой дом — казалась мне незнакомой, словно квартира постороннего человека. Я озадаченно рассматривала мыльницу в форме раковины в ванной, аляповатое кухонное полотенце, желтую корзину для документов на письменном столе — и не могла понять, откуда они взялись. Неужели мои? Я не помнила, чтобы покупала их. Не могла я вспомнить и того, где хранятся некоторые вещи. Словно я отсутствовала несколько лет: мне приходилось открывать шкафы, выдвигать ящики в поисках хлебного ножа или тряпки. В холодильнике оказались продукты многонедельной давности: увядшая зелень, мокрые яблоки, коробка с салатом, крышку которого я даже боялась открыть. Сыр покрылся плесенью.
Единственным местом, где мне было так же легко и удобно, остался балкон. Вечерами я сидела на балконе, надев свое самое теплое пальто, и смотрела на ветви голых деревьев, которые раскачивались, словно длинные когти ведьмы, оставляя на темном небе бесформенные борозды. Я слушала, как какие-то существа шуршат в кустах подо мной. Это два ежа, которых днем никогда не было видно. Свет из гостиной резко высвечивал спутанную траву и всклокоченные растения — зимой за садом никто не ухаживал, — а я читала книгу о «Тетисе», которую дал мне Том О'Мара. Я читала про глупость и неумение начальников, про героизм и отчаянную храбрость простых моряков, когда они пытались спасти оказавшихся в ловушке людей, которые были так близко и в то же время так далеко.
Что было бы, думала я, если бы Томми О'Мара не погиб? Насколько иначе сложилась бы жизнь Фло?
Я чувствовала себя очень старой, как человек, который знает, что лучшие годы остались позади, и терпеливо пересиживает то, что осталось. День рождения не помог. Мне исполнилось тридцать, но меня одолевали мысли о том, как сложатся следующие десять лет. Что я буду делать, когда мне стукнет сорок? Буду ли я замужем, будут ли дети? Где я буду жить? Где работать? Будет ли мама по-прежнему жить на площади Уильяма вместе с Алисон?
Как глупо. Сотни раз на дню я приказывала себе не глупить и старалась, чтобы никто не догадался, насколько я подавлена. Однажды вечером мы с Джеймсом пошли в театр. Во время антракта мы расположились в баре, и Джеймс пошел за напитками. Он вернулся и спросил:
— Дорогая, с тобой все в порядке? Я оттуда посмотрел — у тебя ужасно грустное лицо.
— Со мной все в порядке, — сказала я убежденно.
— Ты уверена? У вас все кончено с этим парнем, Томом? Я все время хотел спросить. Может, ты из-за него такая грустная?
— Я уже сказала, я не грустная, хотя между мной и Томом все кончено.
Казалось, ему стало легче.
— Я рад, что у тебя больше никого нет.
— Я этого никогда не говорила! — Его лицо исказилось от боли. Я знала, что поступаю мерзко, но мне меньше всего хотелось поощрять его попытки. С Джеймсом произошло нечто очень странное, и я не знала, что мне с этим делать.
Он пообещал не давить на меня и действительно не давил, но во время нескольких наших встреч после разрыва и потом, когда мы снова сошлись, он хотел знать обо мне все до мельчайших подробностей. Словно теперь, когда он не мог владеть моим телом, его переполняла решимость овладеть моим разумом. Возможно, есть люди, готовые изливать все свои мысли, все свои желания, но я к их числу не принадлежу.
Трудно устоять перед таким натиском, перед такой почти удушающей любовью. Его огромная потребность во мне, которой некоторые женщины завидовали бы, пугала. Но отвергнуть его было тяжело, словно, отказывая ему, я лишалась чего-то ценного. Такую любовь, может, больше я не встречу на моем пути. Похоже, он сходил по мне с ума, был готов целовать землю, по которой я ходила.
Где я слышала эти слова, совсем недавно? Прозвенел один звонок, извещая, что антракт скоро закончится. Я допила свой напиток. Эти слова сказала бабушка о Нормане Камероне и его чувствах к моей матери…
Поднялся занавес, но усилия актеров казались мне напрасными. Я уже не помнила, что произошло в первом акте.
Наверное, можно любить человека слишком сильно, так сильно, что отказывать ему в праве делать что-то без твоего участия, отказывать ему даже в праве быть счастливым, если не ты оказался причиной его счастья.
Мой намек, что есть кто-то еще, честно говоря, не был правдой, но на следующий день я должна была встречаться с Питером Максвеллом. Он хотел показать мне, где раньше в Токстете стояли высокие дикие леса, которые король Джон превратил в королевский парк, где охотился на оленей и диких кабанов.
— Невероятно! — с восторгом сказала я, когда на следующий вечер мы шагали сквозь моросящий ледяной дождь по Верхней Парламентской улице на Смитдаун-роуд. Я закрыла глаза и попыталась представить, что иду сквозь густой лес, а ледяной дождь — это роса, капающая с деревьев на рассвете.
— Этот район даже упоминается в Книге Судного Дня [12] , — гордо заявил он. Я забыла про холодный вечер, пока он с возрастающим энтузиазмом объяснял, что Лодж-Лейн [13] названа так в честь одного из королевских охотничьих домиков, что название «Смитдаун» происходит от древнего поместья Сметедон. Его описания, слова, которые он использовал, казались неуместными, когда мы проходили по узким застроенным улицам, мимо бесконечных магазинов. Сквозь туман и дождь с шуршанием проносился транспорт: машины, автобусы, грузовики; фары упирались в ядовитый дым, который выбрасывали машины впереди, и отражались на мокрых поверхностях. Казалось, мы идем сквозь ядовитый желтый туман. Питер рассказывал про Дингл-Делл, Нотс-Хоул, про ручьи в скалах песчаника, про горные долины, фермы, заповедник. Он даже продекламировал стихотворение — «Нимфа лесной долины».
— Питер, это очаровательно, — сказала я, когда он остановился отдышаться. Его черные густые волосы и борода блестели от влаги, словно тронутые морозом.
— Я еще не закончил, но это не совсем подходящий вечер. Может, погуляем как-нибудь в воскресенье? Я хочу показать тебе и другие места. Ты знаешь, что двести лет назад Бутл был курортом минеральных вод? Там работали водяные мельницы, били источники, высились песчаные холмы и виднелись обширные поля цветов?
Я призналась, что понятия об этом не имела. Он предложил чего-нибудь выпить, и мы завернули в ближайший паб.
— А здесь не опасно? — нервно спросила я.
— Сомневаюсь, — серьезно сказал он, хотя я заметила, как у него поблескивают глаза. — Что ж, наша жизнь в наших руках.
Паб оказался старым, в викторианском стиле, сверкающим медью и с золоченым зеркалом за барной стойкой. Посетители выглядели заурядно и совсем не угрожающе.
— Ну, что ж, пока, кажется, выжили, — сказал Питер с деланным изумлением. — Что будешь пить?
Я пихнула его локтем в бок.
12
Разговорное название книги с данными первой всеанглийской государственной переписи населения, проведенной в 1086 г. по повелению Вильгельма Завоевателя.