– Когда вы в последний раз видели её живой? Много ли было у неё знакомых – ну, вы понимаете, что мы имеем в виду? У неё был роман?
– Мы расстались вера ночью в половине второго, – ответила я. – Как только кончилась программа, пошли домой пешком. Знакомств она не поддерживала. Никаких свиданий с партнерами не назначала, я тоже.
Едва я перевела дух, Ник приподнял левую бровь, как терьер, учуявший крысу.
– Вы не заметили, за вами никто не шел?
– В нашей профессии к такому не привыкать, но этих балбесов хватает только кварталов на пять, а до нас их не меньше десяти.
– Так вы каждую ночь ходите домой пешком, хотя перед этим весь вечер были на ногах? – удивленно спросил коротышка.
– Вы думаете, при наших заработках можно взять такси? Но что вчера ночью за нами никто не шел, поклясться не могу, потому что не оглядывалась. Если оглянуться – это примут за приглашение.
– Это надо будет учесть, – сказал Ник, но сказал как-то машинально.
Я взяла себя в руки и спросила:
– Это случилось. Это случилось здесь?
– Все было немного иначе: когда вы простились, она снова вышла из дома.
– Послушайте, я её хорошо знала! – закричала я. – Нечего меня дурить, болван чертов, а то как дам по башке! – И я замахнулась на него своей драной кошкой.
Он выхватил какую-то коробочку и помахал ею перед моим носом.
– Она вышла вот за этим. За аспирином! Заткнитесь и не распускайте руки, мы это уже проверили в ночной аптеке на Шестой улице.
Он пару раз глубоко вдохнул, взял себя в руки и продолжал:
– Она вышла на улицу, но была настолько ленива или неаккуратна, что не закрыла за собой дверь, только засунула кусочек бумаги, чтобы та не захлопнулась. За эти пять минут, а может быть и меньше, кто-то, кто наблюдал за ней с другой стороны улицы, проскользнул в дом и стал ждать её наверху в коридоре. Он был слишком хитер, чтобы напасть на неё на улице – там она могла хотя бы закричать.
– Откуда он мог знать, что она скоро вернется?
– Ну, это могли подсказать незапертые двери. К тому же в аптеке заметили, что она была совершенно нормально одета, но в шлепанцах на босу ногу. Убийца явно этого не упустил.
– А что же она не закричала в доме, когда кругом спит уйма людей? – удивилась я.
– Видимо, он ошеломил её внезапностью, – схватил за горло, когда она отпирала дверь в комнату, втащил внутрь, захлопнул дверь и уже там задушил. Но потом не забыл собрать таблетки аспирина, которые выспались, когда коробочка выпала из её рук. Одну таблетку, правда, просмотрел, и мы её нашли. Вряд ли она принимала аспирин, стоя у дверей. Ну вот поэтому мы и знаем, как было дело.
У меня перед глазами все ещё стояло то одеяло, хотя его давно свернули и унесли. Я ничего не могла с собой поделать, не хотела ничего больше слышать, но при этом не могла не узнать всего до конца.
– Но если её задушили, откуда тогда вся эта кровища? Еле живым голосом спросила я.
Я заметила, что коротышка тут же захлопнул пасть и уже не открывал её, будто боясь проговориться, и даже по лицу стало видно, как его самого замутило от воспоминаний о том, что они нашли.
По его глазам я поняла все. Пожалуй, из меня вышел бы детектив, потому что все остальное я сообразила, заметив только, как у него забегали глаза.
Он не замечал, что я за ним слежу, иначе не выдал бы себя этим бегающим взглядом. Сначала его глаза остановились на маленьком переносном патефоне, который стоял на тумбочке. Этот патефон с бамбуковыми иглами можно было слушать даже поздно ночью, совсем тихонько, чтобы не мешать соседям. Крышка была поднята, и я заметила, что игра полурасщеплена, словно работала всю ночь без остановки.
Потом его взгляд остановился на куске бумаги. На нем валялось около десятка новеньких блестящих десятицентовиков, и я подумала, что они там лежат как вещественные доказательства. На некоторых монетках были маленькие бурые пятнышки. Потом, наконец, глаза его скользнули на ковер, который местами выглядел каким-то притоптанным, как будто по нему таскали что-то тяжелое и беспомощное.
Я схватилась за голову и снова чуть не упала в обморок.
Казалось, меня вырвет, но все обошлось, и ещё не договорив, я поняла, что это правда.
– Вы что-вы думаете, что этот идиот танцевал с ней, когда она уже умерла? И что за каждый танец платил десятицентовиком, каждый раз, когда заводил патефон, – и каждый раз тыкал её ножом?
Никакого ножа там уже не было; его или унес с собой убийца, или отправили снимать отпечатки пальцев, но я уже знала, что все так и было. Стоило мне подумать о том, что здесь творилось, стоило представить этот танец с телом Джулии. Я знала только, что хочу убежать отсюда, убежать на улицу, что не смогу здесь оставаться, иначе просто спячу. Но перед тем, как сбежать с Ником, который поддерживал меня под локоть, я не выдержала и посмотрела на этикетку пластинки: "Бедняга мотылек".
И прежде чем выскочить за дверь, я сказала:
– Эту пластинку поставила не она. Она её не любила, называла "сладкими соплями". Помню, я как-то была у неё и завела эту вещь, так она выключила патефон и сказала, что с неё хватит, и хотела её разбить, но я остановила. Она была сыта мужчинами и всеми этими телячьими нежностям по горло, а такую приторную муть вообще не выносила. Ручаюсь, она её не покупала; все эти пластинки шли вместе с патефоном – мы его купили с рук.
– Значит, это его любимый шлягер? Только вряд ли нам это поможет. Если она терпеть не могла эту пластинку, значит, держала где-то внизу, а не на виду. Значит, он долго копался, чтобы найти музыку по своему вкусу.
– И при этом держал её в объятиях! Мертвую!
Эта мысль была самой невыносимой, хуже всего остального ужаса. Мы медленно шли по лестнице, и вдруг мне показалось, что я лечу прямо в подвал. Рука Ника крепко обхватила меня, и я тут же сомлела "на бис". Впервые в жизни меня не смутило, что я рухнула в объятия постороннего мужчины.
Когда я снова начала что-то соображать, он все ещё поддерживал меня, правда уже у стойки маленького ночного кафе, и протягивал к моим губам чашку с кофе.
– Как дела, Джинджер – спросил он.
– Отлично, – ответила я и залила этим кофе свою последнюю юбку. – А у вас, Ник?
На этом обмене любезностями для меня и закончилась ночь убийства Джулии Беннет.
На следующий вечер я чувствовала себя в заведении чертовски одиноко. Пришла я поздно, усталая и непричесанная, но Марино впервые оставил меня в покое. Возможно, у него тоже было сердце.
– Джинджер, – сказал он мне, когда я проходила мимо, никому ни слова о том, что случилось вчера. Если вас спросят, вы о полицейских ничего не знаете. Не погубите мне бизнес.
Дирижер Дюк поймал меня по дороге в раздевалку.
– Эй, я тут слышал, тебя вчера ночью забрали – начал подшучивать он.
– Никто меня никуда не забирал, милочка! – отрезала я.
Мне осточертели его шуточки и маникюр, и волосы до плеч, потому я так и сказала.
В раздевалке мне ещё больше не хватало бедняжки Джулии, потому что когда вокруг толпа людей, оркестр и музыка, все бурлит и жизнь бьет ключем. Но когда я пудрила нос перед зеркалом, то все время ловила себя на мысли, что она рядом. На вешалке для платьев все ещё было написано чернилами её имя.