Ее сопровождал Уильям Комплайн, который был именно таким, каким его ожидал увидеть Мэндрейк. Однако в его вроде бы ничем не примечательной внешности ощущалась неясная тревога. Он был в военной форме, выглядел аккуратным, но без элегантности. Казалось, все было при нем — блондин, хорошая осанка, правильные черты лица, но что-то мешало назвать его красивым. Какая-то блеклость, будто он был не очень удачной копией красавца. И держался как-то скованно.
Почти сразу же Мэндрейк заметил, что, бросая частые взгляды на невесту, Уильям каждый раз вначале смотрит на мать, которая по-приятельски болтала с Джонатаном, словно не замечая сына. «Неплохое начало», — подумал Мэндрейк. Он повернулся к мисс Уинн с неловким ощущением, будто она что-то сказала, обращаясь к нему.
— Я, конечно, ничего не поняла, но это волнует.
«Она говорит о какой-то моей пьесе», — решил Мэндрейк.
— Не знаю, правильно ли я поняла ваш замысел, — продолжила Клорис, — но думаю…
— Вижу, мисс Уинн ваша поклонница, — тут же вмешался Джонатан.
— В каким смысле поклонница? — поинтересовалась миссис Комплайн.
— Пьес Обри Мэндрейка, — пояснил Джонатан. — Кстати, в марте театр «Единорог» открывает сезон его новой пьесой. Сандра, вы должны побывать на премьере. Восхитительная вещь, называется «Плохое затемнение».
— О войне? — спросила миссис Комплайн.
Хотя этот вопрос — а его задавали не раз — по какой-то причине Мэндрейка раздражал, он сдержанно ответил, что там не о войне, а о слепой приверженности формуле.
Миссис Комплайн скользнула по нему взглядом и повернулась к Джонатану.
— А что это значит? — вмешался в разговор Уильям. — Слепая приверженность какой формуле?
Мэндрейк услышал нетерпеливый вздох Клорис и подумал, что Уильям не так прост, как кажется.
— Современную пьесу объяснить в двух словах невозможно, — заметила она.
— Совершенно верно, — согласился Мэндрейк.
— Почему обязательно в двух словах? — настаивал Уильям. — Я готов выслушать больше.
Мэндрейк чувствовал, что теряет терпение, и тут его ловко выручил Джонатан, принявшись забавно рассказывать, как он учился понимать современную драму. Уильям слушал, слегка приоткрыв рот, и не смеялся его шуткам, когда все остальные смеялись.
— Кажется, я понял, — неожиданно произнес он. — В ваших пьесах важна форма, а не содержание. Они бессюжетны?
— В моих пьесах есть темы.
— А в чем разница?
Мисс Уинн взяла его под руку.
— Билл, дорогой, зачем докучать писателю скучными вопросами?
Уильям посмотрел на нее с улыбкой, став на мгновение красивым.
— Ты права, не надо. Но если человек делает что-то важное для себя, ему, наверное, приятно поговорить об этом. Вот я, например, люблю вспоминать, чем занимался до войны.
— А что это было? — спросил Мэндрейк.
— Я писал картины, — ответил Уильям, чем сильно его удивил.
В разговор без церемоний вмешалась мать:
— Когда наступит мир, Уильяму придется почти все свое время посвятить Пенфелтону. Пока с этим, слава Богу, прекрасно справляется наш управляющий. Но он уже старый. Мой младший сын, Николас, тоже в армии. Представляете, Джонатан, медицинская комиссия признала его негодным для боевых действий. Это такой удар. Часть, где он служит, находится в Грейт Чиппинге, а ему так хочется быть со своим полком во Франции. — Говоря, она поглядывала на ногу Мэндрейка в ортопедическом ботинке.
— Вы приехали на побывку с фронта? — спросил тот.
— Да, — ответил Уильям.
Миссис Комплайн не успокоилась и опять заговорила о Николасе. Долго и нудно. Мэндрейку показалось, что в этой настойчивости кроется какой-то вызов. От него не укрылось, что щеки мисс Уинн порозовели, а Уильям и вовсе стал пунцовым.
И тут снова вовремя вмешался Джонатан, пригласив молодых людей к окну.
— Вы не считаете, что надвигается метель?
Небо потемнело еще сильнее. Холмы, долина, голые деревья — все тонуло в полумраке. Природа будто застыла в ожидании апокалипсиса.
— Жуткое зрелище, — признался Мэндрейк.
— Жуткое? — удивился Уильям. — А мне кажется, очень красиво. Победили и властвуют только три цвета — черный, белый и серый. Художник, взявшийся писать такой пейзаж, ограничен лишь этими красками.
— А вы какой техникой работаете?
— Маслом. Густыми мазками, — серьезно ответил Уильям.