Адам тянется под стол и открывает потайное отделение под ним. Достав серебряный поднос, он ставит его на поверхность стола и закрывает отделение.
Что-то скручивается внутри каждый раз, когда я смотрю на него. Я показала ему то, чего никто другой не видел. Открыла самые темные стороны себя. Сейчас кажется неестественным что-то скрывать от него.
Я складываю руки на груди, отводя взгляд.
— Адам…
Он оглядывается через плечо и приподнимает бровь.
Когда я замолкаю, он поворачивается обратно к подносу и поправляет разложенные сверху предметы. Я могу видеть только его профиль, его спина загораживает большую часть лотка, но мне не нужно подходить ближе, чтобы узнать, что находится перед ним.
— Ты что-то хочешь сказать?
Уголок его губ подергивается, но он остается сосредоточенным на текущей задаче — какой бы она ни была.
Я закрываю глаза, желая, чтобы слова, которые зреют в моей душе, вырвались на свободу. Несмотря на всё, что мне пришлось увидеть, больно и горько спрашивать у него то, что мне нужно. Я не знаю, как это скажется на нем. Может ли это пошатнуть невысказанное доверие между нами.
Но потом я думаю о Фрэнки, и я должна. Каждая секунда, проведенная с Адамом, все глубже затягивает меня в водоворот зависимости между нами, и Фрэнки ускользает все дальше.
Дребезжащий звук заставляет меня открыть глаза. Адам вытаскивает толстую цепь из отделения под столом. Цепь, похожая на ту, которой Райф привязывал меня к люстре.
Он тащит ее к колонне, его движения сильные, полные решимости, и я прочищаю горло, обретая дар речи.
— Адам. Ты бы когда-нибудь… ты бы когда-нибудь…
Я сглатываю. Почему это так сложно? Снова открывая рот, я выдавливаю слова с языка.
— Ты или твои братья когда-нибудь серьезно обижали кого-нибудь из секретарей?
Он останавливается, наклонившись вперед с цепью в руке. Он поворачивает ко мне подбородок, но недостаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Я имею в виду, пересечь границы? До крайности?
Я знаю, что Райф и Грифф сделали со мной, какие ужасные чувства это заставило меня испытать, но я не видела, чтобы с кем-нибудь из других женщин здесь обращались так же. По крайней мере, не до такой степени, чтобы им не нравилось то, что они делали. Впрочем, можно ли сказать то же самое обо всех?
Цепочка падает со стуком, затем Адам крадется ко мне. Он останавливается, когда оказывается так близко, что мне приходится задрать подбородок, чтобы увидеть его. Его прищуренный взгляд скользит по моему лицу, и мое сердце замирает.
Он склоняет голову набок, его взгляд опускается на мой шарф, и мои синяки словно наэлектризованы под его пристальным взглядом. Когда он на сантиметр приближается и опускает подбородок, мой пульс учащается, а наши губы почти соприкасаются. Я вдыхаю его мужской аромат, как бесстыдная наркоманка.
— Ты скажи мне, Эмми. Был ли я достаточно экстремальным для тебя прошлой ночью?
Это. В этом моя проблема. Я не могу мыслить здраво, когда я с ним. Из-за него мне больше никогда не захочется мыслить здраво.
Когда я облизываю губы, его взгляд следует за моим языком.
— Это не то, что я имела в виду.
Я начинаю отводить взгляд, но он хватает меня за подбородок большим и указательным пальцами.
— Тогда объясни, Эмми, — тихо рычит он. — Что ты имела в виду?
Он переводит взгляд с одного моего глаза на другой, ища, затем стискивает челюсть, когда я не отвечаю.
— Нам не нужны люди, которые не хотят быть здесь.
Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, что-то мелькает в его глазах, и он хрипло произносит:
— Если ты передумала…
— Нет. Я хочу быть здесь. С тобой.
Мои слова повисают между нами. Меня пугает, насколько они правдивы.
— Это не я. Я просто…
Мой голос замолкает, а его глаза горят разочарованием.
— Ты просто что? — выдавливает он. — Что ты от меня скрываешь?
Мои глаза расширяются.
— Я не храню никаких…
— Чушь собачья, — его рука опускается ниже моей челюсти, его тело напрягается, а дыхание касается моих губ.
Теплая дрожь пробегает по мне.
— Чего ты хочешь от меня?
— Чего я хочу? — его нос скользит по моей щеке, затем его ровный, глубокий голос достигает моего уха. — Сложный вопрос для мыши.
Моя кожа теплеет, когда он берет мочку уха в рот и сосет, и, Господи, интересно, чего бы я ему не дала.
— Однако сейчас, — бормочет он, слегка отстраняясь, — я хочу знать, что ты скрывала.