— Малышка. Тебе все еще нравится раскрашивать, не так ли?
Девочка снова кивает.
— Ну, ты же знаешь, что мама тоже играет с цветами. И сегодня мы обе будем играть. Разве это не весело?
Когда девочка только продолжает кивать, беспокойство распространяется по моему телу. Почему она ничего не говорит?
— Я сделала это изделие на прошлой неделе.
Катерина откладывает предмет, и мой пустой желудок сводит, пока я сдерживаю рвоту.
Это предплечье, только кость, без кожи.
Я так долго наблюдал за "работой" Катерины, что в конце концов научился скрывать свои реакции в ее присутствии. В некоторые дни я даже перестаю обращать на это внимание. Но видеть, как она протягивает чью-то часть тела — семнадцатилетнего парня, который жил и дышал в этой студии всего на прошлой неделе, — своему собственному ребенку, это отвратительно на совершенно новом уровне.
— Этот мальчик был очень живым, — продолжает Катерина, — но эта его частичка говорила со мной не так, как другие. Знаешь, я думаю, у тебя неплохо получилось бы рассказать его историю с твоими замечательными новыми принадлежностями для рисования.
Она раскладывает карандаши по цементному полу и кладет кость между ними и ребенком.
— Ты сделаешь это для мамочки, София, детка?
Еще один кивок.
— Хорошая девочка.
Когда ребенок с любопытством оглядывается на меня, взгляд Катерины следует за ней. Женщина улыбается, и это заставляет мою кожу гореть от ярости.
Я стискиваю зубы, но не отворачиваюсь. Пристально смотрю на нее сверху вниз. Катерина движется ко мне почти грациозно, ее шаги мягкие. Дойдя до моей клетки, она останавливается и проводит пальцем по прутьям, пока ее ноготь не дотрагивается до костяшки моего пальца. Я почти отдергиваю руку, но умудряюсь удержаться, когда рычание вырывается из моего горла.
Ее улыбка становится шире, и она наклоняет голову, ее глаза блуждают по каждому сантиметру моего лица.
— Вот этот, моя сладкая девочка, наш милый-прехорошенький питомец.
Гнев в моей крови закипает до боли. Сердце бешено колотится в груди, а каждый мой выдох сотрясает неподвижный воздух. Я перевожу взгляд на маленькую девочку, и, кажется, впервые вижу, как в ее глазах мелькает страх. Я не уверен, это из-за слов ее мамы или из-за яростного выражения моего лица, но я рад это видеть.
Страх означает, что, возможно, она все-таки не совсем равнодушна. Возможно, для нее все еще есть надежда.
— В искусстве некоторым произведениям требуется немного больше времени, чтобы выявить их наиболее уязвимые места, — бормочет Катерина, все еще обводя глазами черты моего лица. — Но ведь все самое лучшее требует времени, не так ли? В конце концов, он будет готов. Процесс нельзя торопить.
Мышца на моей челюсти напрягается. Я знаю, что Катерина имеет в виду под этим. Она хочет, чтобы я плакал, умолял, как другие. Она хочет видеть мой страх. По ее мнению, страх — это искусство, и без него у нее ничего нет.
Чего она не понимает, так это того, что я не боюсь смерти.
Находясь в этой комнате, я почти с нетерпением жду этого.
— Наблюдай за мной. Я отправлюсь к своему собственному солнцу.
И если меня сожжет его огонь, я полечу на опаленных крыльях.
— Сеговия Амиль
Иногда мне кажется, что я родилась с душой, расколотой ровно пополам. Каждая половина — это другой человек. С разными чувствами, разными реакциями, разными импульсами. Хуже всего то, что каждая грань настолько истрепана, что я не думаю, что когда-нибудь смогу сшить их обратно. В человека, который функционирует как все остальные. В человека, который имеет смысл, как и все остальные.
Мама сказала бы, что это потому, что я принадлежу дьяволу.
Фрэнки сказала бы, что я именно такая, какой должна быть.
Я не уверена, что кто-то из них был бы неправ. И это, возможно, то, что беспокоит больше всего.
Длинные ногти касаются лопаток, пока Стелла застегивает мое платье.
— Ты уверена, Эмми? — ее голос отражается от стен ванной.
Я киваю и убираю волосы с шеи, чтобы она могла поправить мой шарф. Я не отрываю глаз от движений ее рук. Золотистый материал туго обтягивает горло, когда она завязывает его аккуратным узлом с одной стороны. Такой элегантный воротник.
— Да.
Она наблюдает за моим отражением в зеркале перед нами.
— Было бы совершенно нормально взять выходной после такого насыщенного событиями утра, как у тебя. В конце концов, уже вечер. Пока твой хозяин не зовет тебя, это приемлемо, даже рекомендуется, сделать перерыв.