Я не совершаю ошибок.
Когда Райф становится жестоким, по-настоящему жестоким, в этом нет ничего контролируемого. Это лесной пожар в залитом бензином лесу. Он уже стоил нам одной ошибки с Мерфи, той, которая положила бы конец всему, если бы не таланты Феликса.
Я не рискну еще раз оступиться. Не сейчас, когда я так близок к тому, чтобы каждый человек в нашем списке получил то, чего он заслуживает.
Я откидываюсь на спинку кресла, выдыхая сухой смешок.
— Ты знаешь, что не можешь вернуться в прошлое, Райф. Никто из нас не может.
Наконец, он перестает улыбаться. Черная нефть съедает его карие глаза.
— Нет, я не могу. Точно так же, как ты не можешь двигаться вперед. Ты тот, кто ты есть, Лукас.
Я прищуриваюсь, глядя на него, но в остальном сохраняю невозмутимое выражение лица.
— Мы все такие.
Через секунду он открывает ящик справа от себя и достает бумаги. Затем бросает их в корзину рядом с собой, наблюдая и ожидая моей реакции. Я прекрасно знаю, что это документ, который мы с Феликсом составили сегодня утром. Тот самый документ, на который он заключил гребаную сделку, чтобы прочитать.
Я двигаю челюстью — единственный признак волнения, который я позволяю себе проявить.
— Когда-то давно, — продолжает он, — тебе было наплевать на мое безумие, лишь бы я был безумным. Вспомни себя, Лукас. Когда-то мы были настоящими братьями, еще до создания империи. Два мальчика, которые видели друг в друге то, чем мы были, и никогда не должны были, никогда не хотели скрывать это. В конце концов ты потеряешь контроль, и когда ты это сделаешь — когда ты потеряешь все до последней крупицы, пока не перестанешь отличать красное от черного, правильное от неправильного — я буду здесь. Готовый поддержать тебя так, как это делал ты для меня.
Он наклоняется ближе, и мой взгляд угрожает прожечь его кожу.
— Потому что это то, что делают братья, блядь.
Аккуратно застегивая пуговицы на воротнике, я встаю. Секунду наблюдаю за ним, улавливая гнев, кипящий за его словами. Безумный блеск в его глазах, который мы разделяем.
Я наклоняюсь вперед и кладу ладони на стол.
— Не принимай наше братство за слабость. Я тот же человек, каким был, когда мы только вышли. Разница в том, что тогда я был мальчиком, который справлялся с чувством вины, поддаваясь каждому искушению. Близорукий, неподготовленный. Неподконтрольный. Я давным-давно превратился в мужчину.
Оттолкнувшись от стола, я засовываю руки в карманы и запрокидываю подбородок.
— Предлагаю тебе сделать то же самое.
Он встает, но я уже отворачиваюсь. У меня нет времени на его дерьмо. У нас есть жизни, которые мы можем разрушить, а время тратится впустую.
— Это только вопрос времени, когда она доберется до тебя, мой друг, — кричит он, когда я выхожу за дверь. — И я буду следить за каждым шагом на этом пути.
— Потому что, малышка, тебе не позволено отпускать.
Лучшим из нас больнее всего.
— Erin Van Vuren
(Четырнадцать лет)
Розовый. Синий. Розовый. Белый.
Иисус.
Сколько подушек нужно одному маленькому ребенку?
У меня болит задница от долгого сидения в одной и той же позе на цементе, одна нога согнута, правая рука перекинута через нее. Но у Катерины намечается еще одно собеседование, и я бы предпочел смотреть, как ее крошечный клон укладывает подушки, чем еще секунду слушать голос этой женщины.
София подходит к своей койке, берет последнюю подушку — снова розовую — и волочит ее по цементу, затем прислоняет к железным прутьям вместе с остальными. Я чешу подбородок, гадая, какого черта она делает, когда она садится на землю прямо за ними.
Прищурившись, я перевожу взгляд с нее на рабочий стол рядом с нами, затем обратно. Она построила гребаную стену. Я имею в виду, что штука маленькая — пять подушек могут быть только такого размера, — но для пяти-или-шестилетнего ребенка это великолепно. Идеально закрывает рабочий стол от ее взгляда.
Она пробыла здесь достаточно долго, чтобы почувствовать, когда собеседование подходит к концу.
И мы все знаем, что будет дальше.
Выдыхая, я прислоняю голову к стене. Прошли месяцы, а маленькая девочка до сих пор никому не сказала ни слова. Но я многому научился, проводя каждый день и ночь напротив нее. У нее ровно три платья, все белые, все рваные, с маленькими дырочками, иногда внизу свисают завязки. Ее босые ноги грязные, как и у всех нас, а волосы растрепанны, пора мыться. По крайней мере, я предполагаю, что она принимает ванну.