Запинаясь и довольно удачно пародируя манеру Фоминой, Гоша произнес:
— Понтяра, дуй к Боткиной… скажи… денег нет… все плохо… пусть ляжет в тину и не дышит. Иначе плясать канкан… будем на сцене… Скоро ты ей принесешь медведя, я за ним приду… Все. Надя, какой канкан?! Какой медведь?!
— Одноглазый, — буркнула я и задумалась. Но недолго. Под моей головой нервно дернулось колено, я сладко потянулась, сдернула кепи и попросила: — Поцелуй меня, Гошик.
Понятовский склонился над моим лицом, уронил на него очки, метко попав в левый глаз, и поцелуя не получилось.
— Пошли пообедаем где-нибудь, — вздохнула я и встала.
Медленно бредя по липовой аллее, я прижималась к Гошиному плечу и грустила о том, что нельзя подставить исходные данные в формулу и математическим путем вывести итог. Я хорошо знала свою бесшабашную подругу — в краткой бредовой речи она передала через Понятовского всю необходимую информацию. Но нельзя же поставить на место игрека «канкан на сцене», иксом обозначить принесенного Гошей медведя, а «деньги» подвести под зет?! Проще получается с неизвестным «канкан» — это Алискин похоронный марш и сигнал тревоги. Но я и без того знала, что дело дрянь.
И как она лишилась денег?! Но осталась жива и на свободе…
Кассета и деньги лежали в Алискиной торбе, с которой подруга уехала в Питер. Денег нет, но за Фоминой продолжается охота. Почему?
— Гош, у Алисы какая-нибудь сумка была?
— Нет.
— А куртка с большими карманами?
— Нет. Футболка и обтягивающие джинсы. Пустая информация. Сумку Алиска могла оставить в другом месте.
Хотя… скорее всего, ее вообще нет.
— Как думаешь, где Алиса может быть? Гоша нахмурился:
— Надежда, по-моему, Фомина четко дала понять: меня не ищи, ляг в тину и не дыши. Если бы она хотела передать что-то еще, то поверь, время у нас для этого было.
Да, время было. Но за дверью Гошиной квартиры уже топали башмаки преследователей, а заспанный, растерянный Понятовский не лучшее вместилище для секретов. Умная Алиса хорошо себе представляла — сунут Гоше под нос удостоверение, нажмут как следует — и поплывет парень на всех парусах.
Свое сообщение подруга свела до минимума и зашифровала.
Огибая шумные улицы, мы дошли до кафе в сонном от жары переулке и сели за дубовый, накрытый скатертью стол.
— Что тебе заказать? — спросил Гоша.
— Борщ и котлету. И… томатный сок попроси принести, — пробормотала я, задумчиво сминая накрахмаленную салфетку.
Гоша мне не мешал, потягивал холодную минеральную воду и хмуро разглядывал спешащих за окнами пешеходов.
«Сцена». Это слово у меня ассоциировалось только с Димоном Фурцевым и его актрисулькой.
Что хотела этим сказать Алиса? То, что она у Фурцева?
Вряд ли. Алиса четко дала понять, искать ее стоит. И прячется она, пожалуй, не у приятелей…
Но что-то эта «сцена» значит?!
— Гошик, ты не мог бы вечером заехать ко мне на машине?
Игорь не стал спрашивать «зачем?», а только буркнул «во сколько?» и вцепился зубами в бутерброд с красной рыбой.
— Часиков в пять, сможешь?
В половине шестого с работы приходила Димонова соседка — Зинаида. Болтливая сплетница, неравнодушная к сильному полу, не достигшему зрелости. Если попросить Понятовского пококетничать с Зинулей (не увлекаясь!), можем узнать много интересного.
— Ты что-то задумала? — недовольно пробурчал любимый, посасывая дольку лимона.
— Так… мелочи, — уклонилась я и попробовала борщ.
Понятовский отложил лимон, накрыл мою левую руку ладонью и серьезно, как никогда, произнес:
— Надя, ты мне очень дорога. Умоляю, не делай ничего, что может быть опасно.
— Я и не собираюсь, — начала я врать.
— Собираешься, — оборвал Понятовский так сурово, что я невольно почувствовала себя замужем. И он сбавил обороты: — Наденька, с первой встречи меня поразило в тебе необычайно взрослое здравомыслие. И мне будет очень жаль, если тебе оторвут трезвую светлую головку. — Далее грустно и проникновенно: — А ее оторвут обязательно, если ты не угомонишься.
Не менее серьезно и проникновенно я посмотрела в его глаза:
— Игорь, обещаю. Только сегодня, один раз, съездим к Димону, и все. Не беспокойся, Фоминой там нет.
— Тогда зачем?
— Не знаю. Надо.
Больше ни о чем важном мы не разговаривали. За соседний стол сел полноватый блондин с тарелкой супа и сосисками под кетчупом и, казалось, навострил уши в нашу сторону.
Нам теперь все везде казалось и мерещилось. В любом и каждом нам виделись топтуны и преследователи. Подозрений не вызывали лишь старики, дети и голуби на подоконнике.