Они часто останавливались передохнуть, в их глазах появлялось серьезное выражение, и она опускалась перед ним, а он обнимал ее, а дождь все колотил и колотил по веткам, и брызги падали им на спины и вбивали крокусы в моховую подстилку. Эти минуты принадлежали только им. Никогда больше в их жизни такое не повторится. Они творили заячье будущее, они зачинали будущих зайцев, целые поколения, уходящие в бесконечность.
Когда все кончилось, она сказала:
— Ты похож на крысу-утопленницу.
— Думаешь, ты сама очень на зайца похожа? — ответил он.
Теперь они могли как угодно подтрунивать друг над другом — они знали, что они вместе, что принадлежат друг другу — на этот сезон или на больший срок, а может, до тех пор, пока смерть их не разлучит.
Они пробрались через затопленное поле — временами приходилось плыть в ледяной воде — и оказались наконец на своем лугу. На берегу ручья сидела Стиганда.
— Кого я вижу! — воскликнула выдра. — Милейшие зайцы, мои добрые соседи из-под мраморного корыта! Как вам живется в этот дивный день?
— Дождь же идет! — удивился Кувырок.
— Вот именно! Сколь великолепны эти чистые небесные струи! Можно отойти подальше от реки — и моя чудная шкурка не высохнет и не задубеет. Сколь бесподобен дар небес, уподобляющихся речному истоку и обрушивающих на мое нетерпеливое тело потоки дивного наслаждения!
— Мы тебя понимаем, — ответила Большеглазка, — мы тоже сегодня пережили нечто подобное.
Глаза выдры заблестели от восторга.
— Так и на вас пролился этот дивный небесный водопад? Такое трансцендентное переживание, правда, зайцы? О восхитительные серебряные дни! Они даруют силу полета, и можно плыть, плыть по воздуху к вышнему эфиру и танцевать в облаках!
— Да, мы тоже танцевали, — ответил Кувырок.
— Один из нас, — уточнила Большеглазка.
— Так вы понимаете меня! — воскликнула Стиганда, закрывая глаза с выражением блаженства, — и тут дождь полил с новой силой, почти распластав вымокших зайцев по земле. — Вы понимаете красоту и великолепие дождя!
Они оставили выдру предаваться поэтическим восторгам, а сами поскорее залезли под корыто и заснули рядышком, прижавшись друг к другу. Они были счастливы.
Глава сорок вторая
По мере того как надвигалась весна, тотем обретал прежнюю силу и красоту. Зимой, на белом снежном фоне, он был почти незаметен, сливался с окружающим, бледный рисунок на бледном небе, почти призрак. Теперь, когда коричневая земля освободилась из-под снега, мертвое дерево снова стало самим собой — защитником и покровителем зайцев. И смертью своей, и обожествлением оно было обязано молнии, и на его расколотом стволе остался след небесного огня. На фоне ясного голубого неба оно само было как застывшая молния — раздвоенная трещина на лазурной глазури. Камнепятка, жрица колонии, утверждала, что, если долго смотреть на ствол, можно увидеть Другой мир, но потом долго будет кружиться голова.
Во время брачного сезона заячьи пары часто советовались с Камнепяткой о будущем, и она проводила время в гадании по вязовым веточкам и светящимся грибам. Колокольчики еще не расцвели, а когда расцветут, зайцы под руководством Камнепятки начнут разговаривать с предками, чьи духи обитают в светло-голубых цветках.
Большеглазка, которую Кувырок до сих пор считал разумной зайчихой, все раскладывала птичьи черепа с иддабами, чтобы защититься от блуждающих по полям иддбитов. Вся колония погрязла в мистицизме и суевериях, словно на земле продолжались Темные века. Кувырок никак не мог к этому привыкнуть. Когда Борзолапка поведала ему, что семена сикоморы — не что иное, как засохший помет духов конской подковы, имеющих вид летучих мышей, он открыто высмеял ее.
— Ну нет! — сказал он. — В какие-то вещи я еще могу поверить, но это уж слишком.
Лунная зайчиха строго отчитала его за насмешки над религиозными верованиями колонии. Сама она ничего не предпринимала, не посоветовавшись заранее с Камнепяткой и не заручившись подходящими пророчествами. Догоника сказала, что он должен уважать то, чего не понимает, или покинуть колонию. Кувырок пожаловался Большеглазке, но та согласилась с Лунной.