- Тащи утюг, Клешня! Сейчас сиськи ей поджарим – запоёт, как соловей летом. Эй, шалава, не вспомнила ещё? А то, гляди, мы устроим – будут тебя звать Копчёная Сиська!
- Я не знаю, - всхлипнула мать, - не знаю, не зна…
Неожиданно голос её прервался, и раздался странный хрип.
- Эй ты чо? Ты подыхать, что ли вздумала, дура? Клешня, тащи воды, ой перестарались мы… Клешня!
Потом послышались звуки какой-то возни и второй голос произнёс:
- Всё, пиздец котёнку, отосрался. Сдохла баба-то… Давай, Енот, ходу, ходу отсюда…
Торопливые тяжёлые шаги затопали на выход, и всё стихло. Антошка наконец-то судорожно всхлипнул и осторожно стал выбираться из шкафа, прижимая к себе косорылого Степашку.
- Мама… - в перерывах между всхлипами шептал он, - мама…
Алевтина лежала на диване, как-то странно съёжившись. Левая половина лица у неё была красно-синей, на руках тоже наливались синяки. Женщина не шевелилась, и мальчик на четвереньках подполз к ней и стал дёргать за платье, надеясь разбудить.
- Мама, проснись! Мамочка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Мне страшно!
Рука матери безвольно свесилась с дивана, женщина странно дёрнулась, из лёгких её вырвался вздох, но после этого она замерла уже окончательно. Антошка вдруг понял, что произошло что-то совсем ужасное и непоправимое, что мама не проснется, и он отчаянно заплакал-заскулил, словно брошенный щенок…
Когда через два часа соседка-пенсионерка, возвращавшаяся от дочери, увидела выбитую дверь, заглянула в квартиру и позвала милицию, Антошка всё ещё продолжал скулить…
***
Наши дни.
Я почти не помню его… Самое страшное, что моя память, идеальная во многом, словно отторгает воспоминания о нём. Словно моего маленького Арлекина никогда не было в этом мире – его глаз, его улыбки, его нежных губ. Я понимаю, что со мной происходит – потеряв его, я начал сходить с ума и пустота, которая поселилась внутри всё растёт и растёт, пытаясь забрать его совсем. Не получится. Я сумею договориться с пустотой и заполнить её.
Я ставлю пластинку на проигрыватель – в этом я старомоден, никаких современных штучек, только старый, ещё в прошлом веке сделанный проигрыватель, только старая виниловая пластинка. Но какой звук, Боже мой, какой звук… Хор ангелов… и в моей голове медленно начинают звучать строки. Это ты разговариваешь со мной, мой маленький Арлекин… Ты подаёшь мне знак…
Сумасшествие сжигает изнутри
То ли душу, то ли город, то ли жизнь…
На краю (опять ты крайний!) не держись –
Прыгни в пламя и со смехом догори.
Догони судьбу-нахалку,
Догони по бездорожью,
Мне опять себя не жалко,
Мы опять неосторожны.
Больно знать и глупо верить,
Наша сказка все страшнее.
Крестик «продано» на двери…
Обреченные сильнее.
Больше некуда и незачем бежать,
Я судьбу возненавидел, как врага.
Ничего уже не страшно, только жаль,
Что и мертвые мы по уши в долгах.
Догони судьбу-злодейку,
Догори свечою белой!
Жизнь не ценится в копейку,
Но совсем не в этом дело?
Догони судьбу-подлюку,
Догори – останься гордым…
Черный крест над Первым Кругом,
Научи меня быть мертвым!
Темным знанием отравленные сны…
Тошно боженьке и жарко небесам…
Kiss me, kill me…
Глупо верить…
Знаю сам…
В этом мире бесполезно ждать весны…*
А потом мы с тобой начинаем танцевать. Только ты и я…
*Стихи Сибиряка.
========== Глава 3.Первые неожиданности ==========
Макс открыл дверь своими ключами и прислушался. В квартире было тихо, значит, Малой уже спит. Из-под неплотно прикрытой двери Андрюхиной комнаты пробивалась узкая полоска слабого рассеянного света – ага, значит, Артём уже ушёл, и Андрей наверняка читает или бродит в Сети. А вот дверь в кухню была открыта, значит, Вадим, как обычно, дожидается его…
Макс вздохнул. Наверное, Вадиму больше подошёл бы кто-нибудь с куда более спокойной профессией, но за всё время, что они были вместе, он не услышал от любимого ни единого упрёка. М-да… Семьи полицейских часто разваливаются именно по этой причине – жена не выдерживает рабочего графика мужа «двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю» и отнюдь не шоколадной зарплаты. Макс вздохнул ещё раз. Учитывая все обстоятельства, ему просто сказочно повезло, что-что, а крепкий надёжный тыл Вадик обеспечить в состоянии. Только вот не давало покоя неприятное ощущение – что он больше берёт, чем отдаёт взамен…
Из кухни выглянул обеспокоенный Вадим:
- Макс, ты в порядке? Что-то… совсем нехорошее?
- Нехорошее, ага, - согласился Макс, - но не в этом дело. Просто на меня напал приступ тяжкой рефлексии.
Вадим усмехнулся:
- Опа… И до тебя добралась извечная болезнь российской интеллигенции. И что теперь? Пойдёшь в народ агитировать за революцию? А потом с тебя напишут картину «Арест пропагандиста-2»?
- Да упаси Боже, - выставил вперёд ладони Макс, - мне причислять себя к российской интеллигенции… Тем более, что наполовину немец.
- Яволь, майн партайгеноссе, как скажешь. Ступай руки мыть.
Макс отсалютовал правой рукой и отправился в ванную. Дурное настроение стало рассеиваться, словно его и не было. А когда он уселся за стол, развеялось окончательно.
- Примитивно всё-таки устроен мужчина, - хмыкнул Макс, разрезая отбивную, - самый простой способ поднять настроение – вкусный ужин.
- Ты ешь-ешь, - хмыкнул Вадим, - тебе ещё нужно будет мне объяснить, чем тебе российская интеллигенция не угодила…
Макс задумчиво слопал отбивную, подобрал с тарелки остатки жареной картошки и салата, сделал глоток чая и заявил:
- Видишь ли, была у российской интеллигенции одна дурная черта – чувство вины перед великим и мудрым российским народом. Отсюда все эти хождения в народ, работа врачами, учителями и землемерами…
- А что тут плохого-то? – удивился Вадим.
- Абсолютно ничего плохого, только хорошее, - кивнул Макс. – Только вот тёмный народишко никак не желал революционных изменений, о которых говорили юные бунтари. Ему, народишку, землицы бы поболее, да коровку прикупить, чтобы детишки зимой с голоду не дохли. Вот и возникла в некоторых умных головушках идея террора и государственного переворота. Типа – главное народу путь указать, а там само пойдёт. Поэтому истинные интеллигенты бунтарям сочувствовали, считая, что таким образом искупают вековую вину перед народом. Так и дошло дело… до революции, после которой и интеллигенции как таковой почти не осталось. Потому как можно человека хоть в трёх институтах выучить - а ведь большевики для просвещения немало сделали, как ни одно другое правительство – а он как был быдлом, так быдлом и останется. Правда, будет образованным быдлом, что ещё опаснее.
- Радикал ты, как я погляжу, - ухмыльнулся Вадим.
- Ради… кто? - отреагировал Макс. – Чтой-то не понимаю я таких словов и выражениев. Но накажу непременно… Нынче же…
И приобнял Вадима, уткнувшись лицом в мягкие вороные волосы с уже заметными седыми прядками. Макс и у себя уже замечал седину, но на его блондинистых волосах это было не так заметно.
- Ты что там разглядываешь? – подозрительно спросил Вадим.
- Смотрю, какой ты у меня красивый, - искренне ответил Макс, и Вадим расслабился и уютно устроил голову на Максовом плече, давая понять, что вопрос о роли интеллигенции в российской истории отпал сам собою. Но потом всё-таки спросил: