Жасмин искренне порадовалась за Людовика, и ее мать наверняка знала это, когда писала о нем. Королю еще не было и восемнадцати, но он уже создал маленький семейный круг, в котором был вполне счастлив, вознаграждая себя за унылое и безрадостное детство, лишенное родительской ласки. Вспоминая его живой и заразительный смех, его нескрываемое удовлетворение собственной физической силой, которая развилась в нем после многих болезней, перенесенных в младенчестве, Жасмин надеялась, что королева всегда будет Людовику верной женой и страстной любовницей, потому что ей самой теперь уже никогда не суждено быть там, чтобы принять на себя эту вторую роль, без которой король всего лишь два года назад не представлял своего счастья.
На следующий день Жасмин отказалась от услуг своей временной горничной, определив на это место Берту, которая умела шить, штопать и гладить не хуже других. Что же касалось прически, то теперешняя мода отличалась относительной простотой. Волосы зачесывались назад и завивались в мелкие локоны на висках и на шее. Модные фасоны платьев, выкройки которых были предусмотрительно посланы матерью, свидетельствовали о том, что стиль мало изменился за время отсутствия Жасмин в Версале. Спереди платья становились более плоскими, расширяясь в стороны.
Жасмин с удовольствием избавилась бы и от экономки, но оказалось, что эта женщина и не думала присваивать себе деньги. Она просто в точности исполнила приказ Сабатина и вернула ему не только письмо, но и кошелек с луидорами в целости и сохранности. Экономка очень испугалась, почувствовав неприязнь Жасмин. Хозяйка явно хотела под любым предлогом убрать ее из замка. Жасмин еще раз имела случай убедиться в том, что, несмотря на враждебное отношение, которая питала к ней почти вся прислуга, она внушала им всем немалую долю страха, ибо Сабатин не вмешивался в ее распоряжения, касавшиеся хозяйственных дел. Когда Жасмин кивком головы показала, что разговор окончен, женщина поспешно засеменила прочь. Большую тревогу вызывала у Жасмин непредсказуемая реакция мужа на переезд Берты. Однако через Генриэтту, которая служила в последнее время посредницей между ними, ей удалось выведать, что Сабатин не проявил к этому факту ни малейшего интереса. Разумеется, он не мог не понимать, что первым делом Берга попытается переслать письмо Жасмин к родителям, но очевидно, его это не волновало, поскольку процедура пересылки будет сохраняться в полной, тайне не только от него, но и от всех обитателей замка и, следовательно, его запрет на переписку жены с родителями формально не будет нарушен. А с другой стороны, в любом случае этот запрет не мог сохраняться вечно.
И все же Жасмин не стала рисковать и решила получать посланные ей письма не в замке.
Берта, подружившаяся с деревенской портнихой, договорилась с ней о том, чтобы все письма и посылки из Шато Сатори высылались на ее имя. Маргарита послала дочери три новых платья, причем одно из них было с только что вошедшим в моду кринолином, и мадам Леро, портниха, пришла в замок по просьбе Жасмин, чтобы подогнать эти платья по ее фигуре. Затем под этим предлогом она стала регулярно посещать замок и приносить или уносить письма. Это была спокойная, даже несколько флегматичная женщина, так же, как и Берта, умевшая держать язык за зубами, и даже если бы ей ничего не платили, она взялась бы оказывать эту услугу добровольно. Это вносило хоть какое-то оживление в скучную рутину повседневной жизни.
Берта прибыла на одной из карет Лорента вместе с кучерами и грумом. Это было подарком архитектора своей дочери. Теперь у Жасмин появилась возможность выезжать из замка по своему усмотрению, не считаясь с ограничениями, наложенными Сабатином, но она не пользовалась ею. Замок по-прежнему притягивал ее, словно магнит, и Жасмин выходила наружу лишь на непродолжительные прогулки, и то, если ворота были закрыты. Сабатин даже не потрудился взглянуть на шестерку лошадей, привезшую карету из Шато Сатори, хотя до него наверняка дошли слухи о том, что это были подобранные в масть чистокровные рысаки. Это было тем более странно, если принять во внимание его страсть к породистым лошадям. Впрочем, его мозг был затуманен ежедневным, не прекращающимся ни на минуту пьянством; он теперь почти перестал следить за своей внешностью, превратившись в неряшливого, заросшего щетиной, равнодушного ко всему бродягу. Его жилет был покрыт засохшими винными пятнами, а изо рта несло, как из винной бочки.