— Ее светлость герцогиня де Вальверде? — Женщина недоуменно вскинула голову, и из-под полей шляпки показалось овальное лицо, которое сразу же привлекло его наметанный глаз художника — превосходные скулы, высокий лоб, нежная кожа с кремовым оттенком и замечательные, чуть припухлые алые губы, и все это в обрамлений блестящих каштановых волос с отливом цвета меди. Но самое главное было в том, что ее кристально-прозрачные, ярко-синие глаза, скрывающие какую-то невысказанную печальную тайну, взволновали его до глубины души, заставив забыть о том, что он художник, и воспринимать эту женщину как мужчина, восхищенный ее красотой. Бален всегда придерживался принципа не путать дела с удовольствием, но сейчас внезапно каким-то шестым чувством на мгновение угадал, что возникла чрезвычайно опасная ситуация, из которой уже невозможно выбраться. Такого поворота он никак не ожидал. Но в следующий миг все эти мысли были тут же отброшены прочь и забыты, так же, как и сожаления о приезде в замок Вальверде. Это произошло в тот момент, когда их глаза встретились и взгляды слились воедино.
— Мсье Бален! — Она бросилась навстречу, в то время как он тоже повернулся и стал спускаться по лестнице к ней. — Приношу свои глубочайшие извинения за то, что вас никто не встретил и вам не было оказано надлежащего гостеприимства посла столь долгого и утомительного путешествия из Парижа.
Мишель склонился над изящной рукой Жасмин, чтобы запечатлеть на ней поцелуй, и вдруг с удивлением заметил на одном из пальцев пятнышко от чернил. Это внезапно умилило его. В обворожительной женщине чувствовалась некая непосредственность девочки-подростка, и ему захотелось вызвать к жизни именно эти ее черты.
— Я только что прибыл и не успел ощутить никаких неудобств.
Жасмин знала твердо: ни один мужчина еще не смотрел на нее так, как Мишель Бален. Он ощутил в себе мгновенную и разительную перемену: герцогиня стала новым горизонтом, за который ему еще не доводилось заглядывать. Это и льстило ему, и беспокоило, выходя далеко за рамки профессиональной оценки модели, с которой ему предстояло писать портрет.
— После того, как вас проведут в ваши покои, — сказала она, — мы пообедаем. Нам нужно о многом поговорить. Вы можете выбрать в замке любое место для своего холста.
— Вы очень любезны.
Сабатин монополизировал право говорить за обедом. Арман по-прежнему держал его в курсе всех событий, происходивших при дворе, регулярно переписываясь с ним, и поэтому ему было известно о дворянском происхождении Балена: в противном случае, он ни за что не сел бы за один стол с ним, так же, как не сел бы и со своей женой, присутствие которой он вынужден был терпеть по долгу необходимости, когда приходилось принимать гостей, как, например, сейчас. Более того, Арман написал, что при дворе с Баленом носятся как со знаменитостью с тех пор, как он вошел в моду и король с королевой пришли в восторг от своих портретов в полный рост, написанных им совсем недавно.
— Я хочу, чтобы вы сделали и мой портрет, — заявил Сабатин самоуверенным и наглым тоном, не допуская ни малейшего сомнения в том, что его заказ будет принят с благодарностью. — В последний раз мое изображение писали еще в мою бытность при дворе, а теперь я хочу, чтобы здесь висело что-нибудь поновее, ведь с тех пор я здорово изменился. — Под влиянием винных паров он напыщенным жестом простер руку. — В полный рост! Чтобы выглядело как можно импозантнее. Ну, да вы не хуже меня понимаете, что я имею в виду.
Жасмин чувствовала себя в не своей тарелке: ее явно смущал этот наглый, покровительственный тон по отношению к художнику, и она с полным правом ожидала, что Бален в вежливой форме даст отказ. Однако художник сделал неожиданное предложение:
— А почему бы не верхом на коне, сир?
— Грандиозно! — Сабатин просиял и оглушительно ударил по столу ладонью, подтверждая свое полное одобрение. — У меня есть превосходный жеребец, на котором никто, кроме меня, не осмеливается ездить. И не думайте, я щедро расплачусь за хорошую работу!
Жасмин была ошеломлена. Маргарита написала, что Бален был буквально завален заказами и едва смог изыскать время для поездки в Перигор, а тут он вдруг ни с того ни с сего берется за работу, которая потребует самое малое месяц, а то и больше. Затем, застав ее врасплох и как бы прочитав ее мысли, Бален обратил на Жасмин свой взгляд и посмотрел так, как и в первый раз. И тогда ей стало ясно, что именно она послужила причиной такого решения. В ней возникло предчувствие какого-то серьезного испытания, которое готовит судьба и которое уже неотвратимо приближается. Казалось, что некая сеть, прозрачная, как осенняя паутина, и крепкая, как шелк, уже опутала ее, но странно: почему-то это совершенно не пугало Жасмин. Каким образом и когда ей удастся выпутаться из этой сети, она сейчас даже не представляла. И вообще, ее начинали занимать иные мысли. Именно сейчас она стала думать о художнике как о Мишеле, не называя его больше про себя по фамилии.