Высвободившийся браток наклонился, отер пальцы о куртку стажера и повернулся к коллегам:
— Погнали!
Братки проворно расселись по машинам. Сияющая хромом кавалькада тронулась.
— Где Кубик? — спросила Кира хрипло, покусывая пересохшую губу.
— Они его… через кухню утащили… Он в фургоне, наверное…
— В следующий раз… морду набью. Не посмотрю, что маленький.
— Спасибо…
— А понял, за что?!
— Понял…
Они поковыляли к машине. Оперативный надрывался по связи.
— База, отбой. — устало сказала Кира. — Мы справились. У нас похищение — Стоматолог похитил Кубика. Месть за покушение, я полагаю… Пусть Баклан, если может, примет их. Они на четырех машинах — синий «додж-дюранго», белый «ниссан-патрол», черная «тойота-хайлэндер» и белый фургончик-"мерс-вито". Номеров не разглядела, к сожалению. Старость — не радость…
— Кира, я тебя расцелую! — отозвалась база голосом начальника отдела.
— Они ушли по Лиговке к площади Восстания… Их человек двенадцать. Кубик с водителем — в фургоне. Тяните фургон.
— Баклан их примет! Он уже на площади! — крикнул Завалишин.
— Похищение я засняла… Все, пожалуй. Отдых.
Кира обессилено полулежала на водительском сидении. Прикрыла глаза, сбрасывала нервное напряжение. Ролик рядом шмыгал носом, осторожно трогал горящие распухшие уши.
— Что ты там делал? — спросила она бесцветным голосом, не поднимая век. — Приятеля встретил?
— Что вы, я его впервые видел… Все бармены похожи. Там Кубик встречался с евреем одним. Они сидели в кабинке… там такие кабинки со столами… Они сидели и спорили, и еврей что-то от Дадашева требовал. Так мне показалось… Мне не слышно было.
— А почему ты решил, что это еврей? — удивилась Кобра.
— Да поймете, когда увидите.
Кира открыла глаза.
— А куда он делся, кстати?
— Когда они вошли, то выстрелили в воздух. В потолок, то есть. Мы с евреем прятались под одним столом. А потом — я не видел…
— Это и понятно. Вон тот тип — не он?
— Он, он!
— Хм-м, действительно, еврей… Что ж, поехали за ним потихонечку… У нас сегодня насыщенный день.
Человек, о котором они говорили, выбрался из подвальчика, отбиваясь от разгневанного хозяина, который, судя по всему, требовал заплатить. Одет он был во все черное, на голове была круглая шляпа с маленькими твердыми полями. Вырвавшись из цепких хозяйских лап, он поспешно пошел, почти побежал, оглядываясь.
— Почему вы не едете?
— У него машина за углом. Он ключи на бегу доставал — разве ты не заметил? Вот, пожалуйста… Теперь поехали.
У нового объекта колеса были отечественные — неприметная голубая «девятка».
Кира вела, Ролик снимал. Руки у Киры еще дрожали, управлять было трудно. Но стажер был не в лучшем состоянии.
К счастью, человек с ярко выраженными национальными чертами в прическе и физиономии вскоре припарковался у скверика перед Александринским театром. Здесь он довольно долго сидел в машине, а когда вышел, Кира взглянула на часы.
Было ровно три тридцать.
Несмотря на морозец, человек оставил шляпу в салоне, зато обмотал горло белым шарфом, издалека заметным на фоне черного пальто. Гордо подняв красивую голову, украшенную гривой седых, мелкозавитых волос, горбоносый и пейсатый гражданин принялся прогуливаться вокруг памятника Екатерине Второй, сунув руки в карманы, поеживаясь от холода.
— О-о… — протяжно сказала Кира. — Это совсем другой коленкор…
— Что такое? Что такое? — забеспокоился Ролик, теперь заглядывающий в рот своей наставнице.
— Достань вторую камеру… Ты налево, я направо от памятника. Снимаем все подряд, панорамируем, понял? Влево-вправо, сколько обзора из машины есть. Лишь бы пленки хватило на всю его прогулку.
— А долго он будет гулять?
— Я думаю, не больше получаса. Ты снимай, снимай аккуратно. Нам потом все это просматривать, и не раз. Прохожих снимай, всех-всех прохожих… Машины тоже, так, чтобы номера было видно… Жаль, конечно, что нет второго поста… но вдруг нам повезет…
— Почему он не уходит? Уже замерз весь… вон, нос синий стал…
— Он, Витя, знак подает.
— Какой знак? Кому?
— Какой? Я думаю, то, что он без шляпы и с белым шарфом — это и есть знак. Знак может быть каким угодно. Цвет зонтика, например… или портфель… В общем, что-нибудь из одежды, или просто прогулка в определенное время в определенном месте. А вот кому… я не знаю, кому. Я даже думаю, мы с тобой нескоро это узнаем, если вообще узнаем. Нам надо постараться. Вдруг повезет? Этот кто-то — он будет здесь рядом… он должен знак увидеть. Он может и на троллейбусе мимо проехать, тогда нам не светит ничего, но может и сам лично заявиться… просто мимо пройти вдалеке. И если мы его зацепим… чисто случайно… сегодня, да завтра Баклан заснимет, да послезавтра Клара… потом сможем увидеть на просмотре — понимаешь? По совпадению… мы вычислим его в толпе по совпадению…
— Это что — шпионаж?!
— Догадливый мальчик… Не все мозги из тебя добряк Стоматолог вытряс… Не люблю я работать по бандюгаам… с шпионами куда приятнее… Вот видишь — нагулялся, к машине бежит… Ровно пятнадцать минут гулял. Очень похоже, очень… Все по классике делает, как в школе учили… старается…
— Он уезжает, поехали!
— Нет, Витенька. Мы останемся. Тот, кому он подавал знак, человек умный… очень умный… Он сейчас сидит где-нибудь и смотрит, какая машина за этим «идишем» поехала. Он тоже нас вычисляет по совпадению… только он один, а нас много…
— Мы же его потеряем!
— Ну что ты! У нас есть номер его машины. Ездить на машине — это все равно что гулять с номером паспорта на лбу. Я сейчас сброшу номер на базу — и через десять минут мы будем знать личность и домашний адрес этого гражданина, если он хозяин.
— А если не хозяин?
— Значит он друг хозяина, или арендатор. Ты же не думаешь, что он к резиденту на краденой девятке ездит? Это был бы верх наглости. Профессионалы не любят смешивать жанры, запомни!
ГЛАВА 8
ЛЮДИ И УРОДЫ
В древности один молодой человек, увидев меч Александра Македонского, воскликнул: «Мне уже двадцать пять — и еще ничего для истории!».
В новое время другой юноша в чине лейтенанта, наблюдая, как чернь штурмует королевский дворец, сказал: «Будь у меня лишь одна батарея — я бы накормил всех картечью и правил спокойно».
У обоих было богатое воображение.
Оно сыграло с ними злую шутку, заставив каждого стать тем, кем мечталось.
Первого звали Юлий Цезарь, второго — Наполеон Бонопарт.
Волан, конечно, не мечтал стать бомжем, но сила его воображения разделяла сознание, как нож яблоко, отдавая тело во власть типажа. Сам Дима Арцеулов был при этом как бы рядом, бесплотным духом, наблюдая со стороны жизненные перипетии своей телесной оболочки. Чтобы вновь обрести власть над ней и заставить тело доложить обстановку по связи, требовалось обычно некоторое волевое усилие.
Такое расположение души давало забавное ощущение неуязвимости: ведь все происходило не с ним вовсе, а с типажом. Сам Волан был человеком мягким, веселым и уступчивым, а типаж мог быть каким угодно.
Главное было — не заигрываться: пулю в лоб или пику в живот при плохом раскладе получал бы все-таки реальный Дима, а не вымышленный им бестелесный персонаж.
Клякса, инструктируя Волана, велел ему не заходить вглубь заднего двора и всегда иметь возможность отступить в торговые ряды, ведущие к главному входу. Сам Зимородок взял этот сектор на себя и вяло торговал на углу у ворот поношенной кроличьей шапкой Тыбиня, пытаясь «сшибить на бутылку».
Типаж у него был подходящий — озлобленный похмельным синдромом пролетарий, угрюмо глядящий на мир из-под отяжелевших за неделю запоя век, готовый ввязаться в драчку по любому поводу и мечтающий о появлении на обозримом пространстве эмиисаров от какой-нибудь радикальной левой партии, от которых и на флакон получить можно, если с плакатиком постоишь, и поговорить «за жисть».