Кажется, впервые за три года совместной службы угрюмый неразговорчивый Старый назвал Лехельта по имени.
Он хлопнул Андрея по плечу:
— И брось ерундить. Поменьше жалей себя. Никто тебя ни в чем не винит. Кто любит обвинять — пусть побудет в нашей шкуре хоть недельку...
Андрей не ответил.
Ни с кем в группе он не хотел говорить о случившемся. Ему казалось, что все вокруг неискренни и осуждают его за глаза, а уж сам он ругал себя распоследними словами. Хотелось поскорее увидеться с Мариной — и он с трудом дождался вечера.
Ей ничего нельзя было рассказывать — но он наделся, что она, умная и чуткая, и так все поймет.
Мама вчера поняла…
— Привет! Давно ждешь?!
— Привет… Соскучился.
Они поцеловались.
— У меня сегодня целая война была! Я же написала конкурсную работу, помнишь? Никто не верил, что я выиграю, только бабушка! И пришло приглашение из Франции! Представляешь?
— Почему из Франции? — вяло поинтересовался Андрей.
— Ну, я же писала работу по экономике Франции! Тебе что — не интересно?..
— Очень интересно…
— Так вот! Приглашение, оказывается, пришло еще на прошлой неделе, а я об этом узнаю только сегодня — и то чисто случайно! Этот сучка декан пытался просунуть в поездку свою племянницу!
— Почему декан — сучка? — удивился Лехельт.
— Потому что племянница! — Марина продемонстрировала блестящий образец женской логики. — Ну, а как его назвать — сучок? Да и всё это неважно! Я сегодня пошла и дала им всем! Ты же знаешь, я умею!
«Не понимает… — думал Андрей, чувствуя тупую боль в груди, кивая, глядя в сияющие Маринкины глаза. — Не слышит…»
— Ты сегодня какой-то вялый… Заболел? Дай лоб пощупаю…
— Так… На работе неприятности…
— Наплюй! Андрюша, я поеду во Францию! Ла-ла-ла!..
Маринка затанцевала вокруг него, размахивая сумкой.
— Надолго?
— На полгода!
— Когда ехать?
— В следующем месяце! А ты, случайно, не завидуешь мне? Может, ты от этого такой кислый?
— Завидую. — вздохнул Лехельт.
— Брось! Ты ко мне приедешь... Представляешь — мы с тобой заберемся на Эйфелеву башню! И будем плеваться сверху!
— Не представляю. Меня не пустят за границу.
— Почему?
— Работа такая…
— Бросай ее к черту, эту работу! Ни денег от нее, ни уважения, одни неприятности! Вон, даже за границу не пускают... Мы с тобой молодые, мир такой большой, жить так интересно!
— Да... Знаешь, вот на этом месте, где мы стоим, на этой самой остановке, позавчера нашли самодельную мину. Кило тротила и гвозди...
— Ну и что?
— Ничего… обезвредили. А могло много людей погибнуть.
Маринка перестала пританцовывать, нахмурилась:
— Ну и что? А ты тут при чем?
— Ни при чем… Я по радио слышал…
Квартал они прошли молча.
Не клеилось.
Не срасталось.
— Знаешь…, — начала Марина, — я так бежала, так радовалась… Так хотелось тебе рассказать, похвастаться… А ты взял — и испортил мне настроение.
— Извини…
Из-под темных густых бровей она глянула на него удивленно и даже зло:
— Ты запомни на будущее! Я ничего этого не хочу знать! Мины, бомбы, войны… Меня это все не колышет! Я хочу быть счастливой, потому что другой жизни мне никто не даст!
— А что — так возможно?
— Возможно!
— Что ж… Значит, не судьба.
— Что ты сказал?!. Повтори, что ты сказал!
— Я сказал: не судь-ба! — отчетливо процедил Лехельт сквозь зубы.
Голос его прозвучал неожиданно грубо, почти угрожающе, с обидой. У Маринки возмущенно округлились глаза.
Он никогда прежде не разговаривал с ней так.
— Ты понимаешь, что ты делаешь?! Понимаешь?! Тебе больше нечего сказать?!
— Нечего…
— Тогда прощай!..
Она вырвала руку, уронила перчатку, ругнувшись тихонько, подхватила ее со снега и поспешно пошла прочь, гордо выпрямившись и глотая слезы.
— Истеричка!.. — буркнул ей вслед насупленный Лехельт, дрожа от волнения и жалости — не то к Волану, не то к ней, не то к себе…
Маринка оглянулась — только для того, чтобы махнуть маршрутке.
Через минуту Андрей остался на проспекте в одиночестве.
Погуляли, называется…
Он зло плюнул, поднял воротник, сунул руки в карманы и пошел шататься по городу один.
На Литейном в заведении под вывеской «У Литуса-2» выпил пива, неторопливо перешел мостом через заснеженную ставшую Неву. На Боткинской увидел двух женщин с ребенком, кутающихся от промозглого ветра, частыми шагами спешащих к метро…
Одна из них вдруг замахала ему рукой. Это была Кира, озабоченная, мокрая, усталая.
— Андрей, как хорошо, что мы тебя встретили! Наташу не пускают к Диме с ребенком! Отвези девочку домой, пожалуйста. Я не хочу оставлять Наташу одну…
Андрей никогда раньше не видел жену Волана, но по выражению глаз понял, что это она.
— Давайте ключи, отвезу, конечно…
— Не надо ключей. Там моя Валька с маленькой сидит. Она любит малышей… Она тебе откроет. Давай позвоним ей сейчас с твоего мобильника, я ей скажу, что ты придешь.
— Адрес?
— Проспект Шаумяна… Метро «Новочеркасская». Да тебе Сашенька покажет, куда идти. Она уже большая. Там рядом с метро совсем. Сашенька, ты сейчас поезжай домой с дядей Андреем, хорошо? Там Валюша тебя покормит. А мы с мамой пойдем к папе в больницу. Вот умница!
Девочка покорно подала Лехельту мокрую холодную ладошку.
Жена Волана ни во что не вмешивалась, будто все происходящее не касалось ее. Женщины, оступаясь в снежной каше тротуара, заторопились в обратную сторону, к желто-белым корпусам Военно-медицинской академии. Андрей проводил глазами их согнутые навстречу ветру упорные фигуры.
Девочка стояла рядом.
Он присел перед ней, взял за обе ручки, почувствовал, что на его глаза навернулись неизвестно откуда взявшиеся слезы, и сказал, отвернувшись чуть в сторону:
— Сашенька, у тебя красивое имя. И ты очень похожа на папу... Давай мы сейчас купим что-нибудь вкусненькое и поедем домой. Фруктовый торт купим. Хочешь?..
Морзик был рад командировке.
Она позволяла увильнуть от соревнований по волейболу, равносильных признанию в профнепригодности. Владимир мог выехать на Москву поездом подешевле — но тогда не успевал свидеться с любезной дамой-архивариусом из комитета по здравоохранению. Справедливо рассудив, что билет ему все равно оплатят, Черемисов широким жестом грохнул почти все, что насшибал у ребят, на место в роскошном купе фирменной «троечки» и поспешил «на дело».
С трудом вырвавшись из жарких объятий архивариуса, он прилетел на вокзал за пять минут до отправления, вскочил в ближайший вагон, познакомился с молодой проводницей — и до своего купе так и не дошел.
Незачем было...
Не задержавшись в первопрестольной, Черемисов, опухший от чая и мучимый голодом, рванул на Курский вокзал, газеткой прикрывая от милиционеров свою разукрашенную физиономию.
К обеду он добрался до пустынной заметенной станции с заунывным названием Голутвин.
Здесь и начинался старинный русский город на Оке. В Коломне Морзик не бывал ни разу, да и вообще нигде, кроме окрестностей Питера, не бывал.
Не приходилось.
Он шагал по заснеженным тихим улицам, крутил головой в поисках метро или хотя бы телефонной будки. Ему надо было связаться с местным управлением ФСБ, где его уже ждали. Резные наличники и коньки крыш не вдохновляли.
— Хохлома, блин…, — бурчал он себе под нос.
Неопытный в провинциях, он довольно долго не мог попасть в центр города, потому что выбирал улицы пошире. Он не знал, что в столицах в центр ведут широкие проспекты, а в области центральные улицы узки и кривы. Натопавшись вдоволь, он заглянул в магазинчик — провести рекогносцировку.