— Что было, то и взял. Ты бы больше здесь… — тот неприязненно покосился на Петра.
— Так оно и к лучшему, — пожал плечами Волков.
— Тебя не спросили. — Витяй сел на ящик, открыл бутылку и, отхлебнув из горлышка, передал товарищу. Тот, в свою очередь, сделал несколько глотков и сморщился, передернув плечами.
— Ну так и… что тут было-то? — Волков закурил сигарету.
— Где? — сдавленным от горлового спазма голосом спросил мужик с седой щетиной на щеках.
— Слушай, а шел бы ты… — вяло сказал, глядя в сторону, Витяй. — Повестку давай присылай. И чтобы я расписался в получении. Понял? А не можешь — вали.
— Да, — покачал головой небритый. — Не глянулся ты Витяю. Не получится у нас с тобой разговора. А за грев — благодарствуй, мил человек.
И он осклабился, обнажив щербатые желтые зубы.
— Ребята… — Волков отбросил сигарету, широко, но как-то нехорошо улыбнулся и развел руки в стороны. — Мы, работники интеллигентного труда, не понимаем такого к себе отношения. Мы — артисты, а значит, нервы никуда. Это понятно?
Седой еще раз приложился к бутылке, взглянул на Петра и сказал даже как-то с сочувствием:
— Пшел вон, а?
Он еще не закончил своего «а?», когда Витяй, ну просто будто бы выброшенный какой-то невидимой катапультой, взметнулся в воздух и с воем выстрелил всем своим телом, с выставленной вперед ногой, целясь Волкову в голову.
Возможно, это было просто везением, а быть может, сработал тот самый звериный инстинкт, но Волков успел-таки, чуть присев, уклониться на долю миллиметра, так что ботинок, грозящий снести башку, лишь слегка оцарапал его щеку, пролетев дальше, куда-то за спину. Петр мягким, отработанным движением левой руки убрал блок нападающего и встретил летящее ему навстречу, искаженное безумной гримасой лицо раскрытой правой ладонью. В какую-то долю мгновения он ощутил ею подбородок и провел руку чуть вперед.
Витяй упал ему под ноги, как тряпичная кукла.
— Ты ж… это ж… ах ты…— привстал седой. — Что ж ты, сука, творишь…
— А чего? Нормальный башкирский подсед и прямой тепель-тапель. Ты поплачь над его челом. Настоящий мужчина не боится плакать.
— Ну, теперь все… — Мужчина встал с ящика, и вдруг оказалось, что он достаточно высок ростом, крепок сложением и вовсе уж и не такого преклонного возраста. Неожиданно сверкнув, в его руке выщелкнулось лезвие большого ножа. — Я ж щас тебя, падла, положу…
— Это ты правильно рассудил, — Волков мягко, по-кошачьи отступал назад. — Это ты правильно понял всю сущность мою. Западло мне ствол обнажать…
— А!.. — седой сделал короткий умелый выпад.
— …перед говном…
— А!.. А!.. — противник Петра ловко взмахнул ножом крест накрест и слегка зацепил его левую щеку, из которой проступила кровь.
— …перед всяким, — Волков, не опуская глаз и все так же мягко отступая, провел большим пальцем левой руки по царапине на щеке и, слизнув с него кровь, оскалился:
— Смерти моей хочешь? Я правильно понимаю?
— Да ты ж… — Седой непростительно далеко выставил вперед длинную руку с ножом.
Мгновенно, неуловимым движением, Петр чуть отвел ее в сторону, одновременно мет-нувшись вперед, и нанес страшный удар правой снизу, в подбородок. Пожилой рухнул на землю.
— Так вот что я всем вам скажу… — Волков отшвырнул ногой нож, глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, и посмотрел на лежащее перед ним тело. — В очередь, сукины дети. Если по этому делу, то в очередь.
Он достал сигарету и закурил. Потом сделал несколько шагов, наклонился, поднял нож, рассмотрел его и, сложив, убрал в карман куртки. Затем вернулся к лежащему мужику с заросшим клочковатой седой щетиной лицом, присел на корточки и, склонившись над ним, похлопал его по щекам.
— Ой, Господи, надо же, человеку плохо! — закудахтала проходившая мимо пожилая женщина. — Это ваш товарищ?
— Да как вам сказать, — распрямился Петр. — Я его и знаю-то только… здрасте, там, да до свидания. Ну… тут, по двору. Но с виду весьма приличный человек. Очень любит рассказывать, как замечательно жил в Златоусте до войны.
— Так, может, я «скорую»? — женщина как-то странно посмотрела на Волкова. — Может, у него сердце?
— Думаете? — Волков покачал головой. — Нет. Вряд ли. Может, вот разве с головой что… Вы не волнуйтесь, я сам позабочусь.
— А… вон там еще один. Лежит.
— Я в курсе. Вы ступайте. Я-то же ведь здесь.
— Да, действительно. Так я пойду? — робко спросила женщина.
— Конечно. Ступайте.
— Ага. Хорошо. — Женщина торопливыми шагами вернулась на тротуар и исчезла, не оборачиваясь.
Петр опять склонился над телом, стал растирать ему уши, хлопать по щекам. Реакции — ноль. Расстегнул пуговицы на толстом вязаном джемпере, затем расстегнул рубашку и увидел на груди двойной профиль — Ленин и Сталин, а немного выше, чуть ли не от плеча и до плеча, синела фраза: «Все на выбора!»
«Тишкин корень! — подумал Петр. — С кем воевать-то доводится…»
— Ну давай, отец, просыпайся…— он стал растирать ему грудь, мять уши и хлопать по щекам. — Ну давай, давай! Да живи ж ты, еж твою туда-сюда!..
Мужик вдруг открыл глаза, взглянул на Волкова и очень строго спросил: «А где все?»
— Так ведь…— улыбнулся Петр, — жизнь, она ответов не дает. Она только вопросы задает.
— Какие?
— ДТП тут было, помнишь?
— Помню.
— Когда?
— Вчера вечером.
— Кто с кем?
— Тачка фирменная в «копейку» въехала.
— Цвет?
— Черно-белый.
— Как это «черно-белый»?
— Тачка черная, «копейка» белая.
— Номера помнишь?
— Только копейки. Семь, семь, семь. И буквы еще — ОХ.
— Уверен?
— Так… Это ж портвейн такой, «три семерки». Как же не запомнить… А где все?
Волков оглянулся через плечо. Второе тело вроде тоже уже начинало ворочаться.
— Вон, там Витяй, — сказал он мужику, поднялся, вышел из сквера, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.
— Алло, Виталич? — Волков, держа в руке трубку сотового телефона, повернул с Троицкого моста направо и невольно засмотрелся на противоположный берег, где вздымала свои бастионы Петропавловская крепость.
«А ведь и на самом деле непогано, а? Надо же, и на душе любезно делается. Нет, правда…»
— Я. Ты, что ли, Волчара?
— Узнал?
— Сто лет жить будешь, о тебе сейчас говорили.
— Иди ты?
— Ага. Говорили, что тебя грохнули.
— Вранье.
— Не скажи. Всяко может быть.
— Думаешь?
— Конечно. А, нет… Говорили, что это ты опять кого-то грохнул, я перепутал.
— Ты за семафорами бы лучше следил, если уж тебе за это жалованье платят. А то я тут, третева дни, еду по Ленина, а на перекрестке с Большим он опять не работает. И ДТП поэтому, и пробка. Вы это специально делаете?
— Естес-стнно. Чтоб бабки снимать. Ты ж понимаешь.
— Ладно, не об том речь. Номерок пробить можешь?
— А она не Ленина, чтоб тебе известно было, а уже Широкая опять давно.
— Можешь?
— Сколько?
— Пузырь. Как всегда.
— Не могу. Инфляция.
— Не говнись, уважать перестану.
— А ты не марамойничай. Это тебе не ГАИ какое-нибудь. У нас здесь теперь — все. С коррупцией покончено. Мы теперь совершенно другая структура. Мы теперь Ги-Бэ-Дэ-Дэ. Понял разницу? Ощутил?
— Литр.
— Диктуй.
— Белая «копейка», три семерки в номерах.
— И все?
— Буквы еще знаю — ОХ.
— И все?
— Ну, наша она, похоже, питерская. Семьдесят восьмой регион меня интересует.
— И все?
— А тебе еще и телефон его любовницы?
— Это ты сострил?
— По-моему, да. А что?
— Да нет, ничего. Смешно. Короче, кто кому звонить будет?
— Ну… а чего я тебя дергать буду? Номер трубы моей запиши.
— Давай.
— Волков продиктовал номер телефона.
— Звони, когда будет что сказать.
— Ну бывай.
— Отбой.
8
— Ну что ж, — Леон поднялся с кухонного табурета, — полюбопытствуем. А вы ешьте пока, Лиза, ешьте.