Блондинка с благодарностью взглянула на нее и неуверенно улыбнулась.
— Ну вот! Не пропадем, подруга. Нам ли быть в печали?
— Дружи со мной, — глядя на Лизу, доверительно произнес Анатолий, — будешь ходить во всем английском.
На кухню, шмыгая носом, вошла длинноногая молоденькая девушка.
— Люсь, — сказала она брюнетке, — он…
— Ну что там еще?
Девушка обошла вокруг стола, села рядом с Людмилой и вдруг, уткнувшись ей носом в мягкое плечо, разрыдалась:
— Он тру-убку пове-еси-ил… «Дарья, — догадался Адашев-Гурский. — Значит, можно позвонить».
— Прошу прощения, — сказал он присутствующим, — я на минуту.
У Петра долго было занято. Потом он наконец ответил:
— Алло.
— Привет, это я.
— Гурский? Привет, а ты где?
— Я… у Леона, ты его не знаешь. Слушай, Петь, а как бы мне у тебя ключи свои забрать? Я домой хочу.
— А ты чего, из больницы уже сбежал, что ли?
— А что мне там делать? Я нормально себя чувствую. Деньги они мне вернули, те, которые от твоих двухсот баксов остались. Только рублями, правда. На курсе скроили. Но это все равно с меня.
— Ладно, разберемся. Слушай… что-то я ключей твоих найти никак не могу. Бумажник у меня, а вот ключи…
— Ну здрасте… и что делать?
— А не могли они из твоей куртки у Герки дома выпасть? Ты позвони ему.
— Звонил. Там трубку никто не снимает.
— Ну еще позвони. Попозже. В крайнем случае, у меня переночуешь.
— Ну вот, — вздохнул Гурский. — Вот только этого мне не хватало. Замок теперь менять. Это ж канители сколько…
— Можно не целиком замок, а только вставку.
— Это как?
— Потом объясню. И вообще, ты бы водки жрал больше.
— Да не пил я! Я вообще не понимаю, чего это меня вдруг тряхануло.
— Ладно, не переживай. Звони Герману. Ну а… на крайняк я тебя приючу сегодня, а там разберемся. Все, пока.
— Счастливо. — Александр положил трубку, подумал, опять снял ее с аппарата и набрал номер Германа. Никто не отвечал. Он вздохнул и вышел из гостиной.
В коридоре он встретил Леона, который стоял напротив дверного проема вскрытого туалета и, прислонившись спиной к стене, о чем-то думал, глядя на безучастно перелистнувшего очередную страницу Рима.
— Как думаете, Саша, он нас слышит?
— Трудно сказать, — Гурский встал рядом. — Может, дверь на место поставим?
— А зачем?
Через приоткрытую дверь кухни Гурский увидел Лизу. Она, неловко ворочая языком и застенчиво улыбаясь, что-то рассказывала.
— Леон, а почему она говорит так странно? Она вообще кто такая?
— Бог ее знает, — Леон пожал плечами. — Пришла с компанией в четверг еще, говорила, что живет где-то в Прибалтике, городок там какой-то маленький, я не запомнил даже, где это, то ли в Латвии, то ли в Литве. А может, вообще в Эстонии. Сюда, дескать, в гости к кому-то приехала. А потом убежала среди ночи, очевидно, решила, что я ее силой в постель тащить стану. Ну… а на следующее утро я ее совершенно случайно на улице встретил. Стоит без сумки, вся какая-то потерянная… Я ее обратно привез. Ее, оказывается, ночью где-то ограбили. И по голове еще ударили. У нее шишка там. И вот, пожалте, — полная амнезия. Ничего не помнит. Даже не помнит, с кем сюда ко мне приходила.
— А вы?
— Что я?
— Вы не помните?
— Да откуда ж… У меня гости были, а потом, помню, что еще компания какая-то ввалилась. Но это уже достаточно поздно было, я был уже… Да и потом — у меня столько народу бывает. Кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то остается. За всеми не уследишь, всех не упомнишь. Вот… живет здесь теперь. Куда же она — без денег, без документов? Может, кто-нибудь зайдет, узнает ее. Кто хоть она такая, откуда?
— А акцент?
— Да это даже не акцент… это у нее, очевидно, речевые центры травмой задеты. Хотя в Ереване… мои друзья, русские совершенно люди, говорят с армянским акцентом. А она из Прибалтики. Но у нее это явно посттравматическое. Слышите, как говорит заторможенно, будто слова припоминает? И язык плохо слушается.
— Бедная девочка. А это обратимо?
— Скорее всего, да. Только время нужно.
— А память?
— С этим сложнее. Мозг, он ведь вообще… «черный ящик». Известны случаи, когда после черепно-мозговой травмы человек вдруг начинал абсолютно свободно говорить на совершенно неизвестном ему до этого языке, а свой родной напрочь забывал. Такие случаи описаны. Так что… — Леон развел руки.
— Ну что ж, — Гурский достал сигарету, — придется вам на ней жениться. Как человеку порядочному.
— Думаете?
— А что? Можно, конечно, и удочерить, но… вон какая хорошенькая. И у нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.
— М-да… Вообще-то, с моей точки зрения, инцест пикантнее.
— Безусловно. А если учесть тот факт, что она будет являться вашей приемной дочерью, а не родной…
— Мы это скроем. Я буду говорить, что она — мой внебрачный ребенок. От ранней половой близости с пионервожатой в спортивном лагере.
— От первой половой близости.
— Да! На груди ее матери я потерял невинность. В четырнадцать лет.
— А она от вас свою беременность скрыла.
— Ну конечно, а как же иначе.
— А теперь вот она вдруг умерла.
— Погибла. В автокатастрофе.
— Нет. Покончила с собой.
— Да. И оставила записку, в которой перед смертью открылась перед дочерью.
— Конечно. Поэтому дочь к вам и приехала. Жить. У нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.
— Но после травмы она все забыла. И только я один теперь владею этой тайной.
— А перед Господом вы чисты, поскольку мы-то с вами знаем, что дочь приемная и кровосмешения нет.
— Жалко…
— Что?
— Жалко, что вы это знаете.
— Я никому не скажу.
— Обещаете?
— Слово даю. Я стану распускать слухи, что вы сожительствуете с собственной красавицей дочерью.
— Родной дочерью.
— Ну разумеется.
— Спасибо, Саша. Пойдем выпьем? — Леон повернулся и пошел на кухню.
— Да нет, — вошел следом за ним Гурский, — спасибо, Леон. Я не пью.
— Да?
— Я тут выпил, пару дней назад, и со мной казус такой приключился…
— Что, — вскинул голову сидящий за столом Анатолий, — застала врасплох диарея?
— Угу, — кивнул, прикуривая сигарету, Гурский, — гонорея.
— Гонорея бывает у бабы, — веско сказала крупная брюнетка Людмила. — А у мужика должен быть триппер.
— Логично, — согласился Анатолий и выпил рюмку.
— А вот у меня был случай, в Верхоянске… — Рослый мужчина с густыми пшеничными усами потянулся к бутылке.
— Да знаем, знаем, — перебила его Людмила.
— Да это же другой…
— И тот тоже знаем, слышали уже. Ты уже по кругу ходишь. По два раза уже рассказал все, что знаешь. Дай другим хоть слово-то сказать.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился мужчина. — Я тогда про это лучше напишу. За деньги. Но все равно первым ее мужчиной был Иосиф Кобзон. В городе Салехарде.
— Вот-вот, ты напиши лучше, а мы прочтем. Ведь тебя когда читаешь, это чем удобнее? В любой момент книжку можно закрыть. А когда ты рассказываешь…
— А вот что касаемо акцента, — Леон, наполняя рюмку, взглянул на Александра, — то был у меня когда-то приятель такой, Рафаэль его звали. Он сейчас в Швеции живет. Уж не знаю, что он там делает, но здесь был балетным, у Якобсона. Так вот… Сам он был родом из Казани. Мама — татарка, отел — венгр. Ну и мама с папой дома по-русски, естественно, разговаривали, поскольку ни тот, ни другая родных языков друг друга не знали. Отец его из Венгрии в Союз приехал комбинат какой-то строить, г. потом женился на простой татарской девушке и там же работать остался, главным инженером.
И вот этот-то их русский язык Рафик с первых дней и слышал. Его и выучил. Только его и знал. Сынка главного инженера родители не очень-то во двор к уличным мальчишкам выпускали. Так вот вы можете себе представить, Саша, как он говорил? На каком языке и с каким акцентом?