Сложилось так, что я всегда была с ней рядом, вроде бы, даже участвовала в воспитании, но только на деле Сашка выросла сама. И теперь мои педагогические порывы выглядели не к месту.
В свои семь она была похожа на маленькую рассудительную старушонку, в сущности, сформировавшаяся личность. Молчаливая, неулыбчивая, совсем не такая, как остальные дети. Я не помню, что бы она плакала или когда-нибудь жаловалась, а ведь девчонки её возраста постоянно гундят и канючат что-нибудь у своих родителей, пытаются привлечь всеобщее внимание. Сашка не капризная, но очень упрямая.
Знаю, ей нужна была ласка, наверное, пора было вести с ней всякие разговоры про то, откуда берутся дети и почему ей в этой, без того нелёгкой, жизни придётся сложнее, чем остальным. Но каждый раз, когда я набиралась смелости и заговаривала, Сашка смотрела на меня по-особенному, и я задумывалась, не опоздала ли с подобными рассуждениями. Разговор опять не клеился, она продолжала самостоятельно взрослеть, справляясь со своими детскими штуками в одиночестве.
— Ты сегодня уйдёшь?—Саша прервала мою задумчивость.
Я пожала плечами.
— Хочешь молока? Она кивнула. Уснула не дождавшись.
Париж за окном растаял, а с ним и Эйфелева башня, только шпиль Останкинской остался, как напоминание. Я укрыла Сашу верблюжьим одеялом, забрала буклет, кружку поставила возле кровати, хотя знала, что до семи тридцати она не проснётся.
В коридоре настойчиво захрипел телефон.
VII
На эскалаторе уныло целовались две девушки лет пятнадцати. Рыжая, с серебряным колечком в ноздре, облокотилась на поручень и уверенно запустила руку под кофту лысой подруги. Бритая девочка откинула голову, словно приглашала целовать её щупленькую детскую шею. Рыжая самодовольно улыбнулась и приняла предложение.
Так они застыли на чёрной ленте эскалатора. Ещё одно грустное фото из коллекции мегаполиса. Города-спрута, города-гиганта, города-героя, где каждый хочет быть с кем-то, пусть ненадолго: на неделю, на день, на час. Но главное, быть шестьдесят секунд в минуту, вдыхая запах и чувствуя кожей человеческое тепло. Можно даже молчать. Но обязательно рядом, чтобы при случае на неожиданное «а знаешь?» услышать ответ.
Пять человек разбрелись по опустевшей платформе. После дождя, особенно, поздними часами в метро чувствуется тяжесть: смесь усталости, недостатка свежего воздуха и мутных ожиданий ночи. Иногда в скользком жёлтом свете метрополитена становится противно, появляется необъяснимое ощущение тревоги.
Пыльные плафоны мерно раскачиваются над головой, будто предвещают нехорошее. Люди тревожно оглядывают друг друга, поезд, как раненый зверь, ревёт свой предупредительный сигнал.
На табло красными квадратиками высветилось: 00:15, секунды с новой силой побежали отсчитывать следующую минуту. Я посмотрелась в карманное зеркало, щёлкнула заколкой, волосы красиво упали на плечи. Расстегнула голубую кофточку ещё на пуговицу. Эта уловка не столько придаёт уверенности, сколько привлекает внимание. Хотя усталость в глазах и лёгкий оттенок безразличия ко всему сводят на нет смехотворные махинации с маленькой грудью. Я поправила брюки, закрасила губы светлой помадой. Иными словами, сделала всё от меня зависящее.
Дождь, ветер, ветер, дождь—от перестановки слагаемых сумма не меняется. Осень приходит быстрее, чем я успеваю привыкнуть к этой мысли. Дни теряют цвет, непогода сорит листьями и разводит слякоть. Наверное, поэтому больной август всегда плаксив и неестественно трагичен. Люди в холода сближаются—инстинкт самосохранения, доставшийся в наследство от хвостатых предков, до сих пор даёт о себе знать.
— Здравствуй,—сказал Денис.
Я улыбнулась. Он предложил чаю, и мы пошли на кухню пить кофе.
Когда-то давно, ещё в начале нашего знакомства я придумала правила своей одиночной игры, три простых условия: минимум информации, минимум надежд и никаких попыток нарушить первые два запрета. В противном случае набранные очки сгорят, герой самоустранится и придётся начинать заново.
Чайник присвистнул, Денис повернулся на стуле и снял его с огня. Запахло растворимым кофе.
— Хочешь?—спросил он, закуривая.
— Нет.
— А ужинать?
Я опять покачала головой. Он пожал плечами. Мы помолчали до тех пор, пока сигарета не закончилась... Минимум информации—это не так уж плохо. Никто не претендует на знание твоей души, не советует и не пытается лечить. Просто ты живёшь, как удобно, принимаешь решения самостоятельно и не боишься остаться в одиночестве.