Вот тогда-то я испугалась. Сразу представила, как она свалилась в какую-нибудь канаву или траншею, ведь дети всегда находят самые «удачные» места для падений.
Понеслась вниз, к подъезду, расспросила соседок, но никто Сашу не видел—выползли гулять только что. Я не придумала ничего лучше, как обойти все квартиры. На мои звонки раздавались недоуменные отказы: нет, мы не видели вашу девочку, не заходила, не была. Как так, ушёл ребёнок, а никто не знает. Я позвонила в милицию, но там грубый молодцеватый голос хамовато посмеялся надо мной. Мол, шутите, мамаша, что мы вам тут, няньки, к подружке, поди, пошла. А вот если через двое суток не вернётся, то, конечно, тогда милости просим писать заявление.
Я хотела сказать, что не мамаша, и что подруг у неё никаких нет, но дежурный, весело хохотнув, положил трубку.
Снова вышла на улицу. Смеркалось и начинало накрапывать. Пахло холодной влагой, откуда-то нёсся автомобильный гул. Соседки расползлись по домам.
Опустевший двор казался мрачным, недоброжелательным. Я села на лавку и подумала: сначала надо дождаться Антона, потом идти обыскивать район вместе. Но как и где искать в первую очередь, я не знала.
Мысли мои постепенно рассеивались. Вечер мутнел и угрюмел. Заговорщически шушукался в деревьях ветер.
Чувствовалась августовская ненадёжность.
Пожалуй, я только сейчас поняла, что осень уже дышит в затылок, обрывая в нетерпении календарные листы. Смена времён года неминуемо делает круг. А человек, как всякая зверушка, готовится к зимовке загодя.
Не знаю, сколько я так просидела. Но фонари уже засветили жёлтым, когда на другом конце двора показались два силуэта. Тёмные фигуры: одна сгорбленная повыше, другая стройная маленькая—приближались медленно. Я почему-то сразу поняла, что это ведут Сашу.
— Спасибо за то, что нашли,—сказала я и крепко схватила Сашкину руку.
Старая женщина грустно посмотрела на нас, кажется, сгорбилась ещё больше. Её вытянутое сморщенное лицо уныло качнулось над тощими плечами в знак согласия. Мне подумалось, что она похожа на китайского болванчика.
— Мы кормили кошек.
— Рыбой,—подтвердила Саша.
— Я с каждой пенсии покупаю два кило плотвы, чтобы бездомным кошечкам дать поесть вволю.
Почувствовала, как начинаю выходить из себя. Они кормили «кошечек» в то время, когда я тут сходила с ума от беспокойства. Потащились на помойку бросать склизкую рыбёшку хвостатым.
— А потом мы зашли ко мне домой, чтобы помыть руки.
Старая калоша говорила так спокойно, будто бы всё в порядке. Помыть руки, попить чай, поужинать, поболтать. Я тут места не находила. Теперь стоит, рассуждает, мол, кошечек бездомных жальче людей. То-то видно, эгоистка.
— Спасибо,—процедила я сухо и потянула Сашу за собой. Женщина, отпуская её, попросила кормить иногда бездомных животных.
Мы подошли к подъезду.
— Мне больно,—пискнула Саша и попыталась высвободить руку.
— Тебя вообще надо выдрать! —выпалила я сквозь зубы.
Саша непонимающе посмотрела мне в глаза. Я вдруг на неё замахнулась.
Она часто-часто заморгала, начала прерывисто дышать, вся сжалась.
Мне до сих пор стыдно. Я не ударила, но хотела. В первый раз так сильно и решительно. Даже сейчас не по себе, то ли оттого, что могла это сделать легко, то ли потому, что возникло желание.
Я успокоила Сашу и забрала у неё ключи от квартиры. Что-то сказала про плохое поведение...
Дождь постепенно сходил на нет. Люди, прятавшиеся под козырьками кафе и ресторанов, потянулись на улицу. Непонятно откуда взявшийся худощавый мим ненавязчиво заигрывал с прохожими. Он смешно вытягивал шею, подставлял размалёванное лицо под редкие капли, махал руками и высоко задирал ноги, явно изображая какую-то птицу. Заботливо вырастил воображаемый цветок и подарил его промокшей блондинке в льняном костюме. Эйфелева башня медленно таяла на фоне проясняющегося ночного неба.
Саша в комнате, пристроившись на уголке кровати, напряжённо ловила каждое моё движение. Рядом с ней лежала новенькая нераспечатанная свечка и буклет, открытый на странице об уличных актёрах.
Я чиркнула спичкой о коробок, приятно запахло серой. Комната наполнилась тусклым мерцанием, тени медленно поползли по обоям.
— Саша, знаешь,—сказала мягко,—бояться можно, к тому же со временем это проходит. Да и гроза не самое страшное из того, что случается. Если чем-нибудь заниматься, когда за окном начинает греметь, можно научиться не замечать...— мне вдруг пришло в голову, что говорить подобные вещи испуганному ребёнку по меньшей мере глупо, даже если этот ребёнок ни за что не признается в своих страхах. Но хуже пытаться убедить его в том, во что самой не удалось поверить.