- Порой те, что недостаточно крепки сердцем своим, могут позволить себе некоторые... отступления, которые могут оттолкнуть их назад. О, как это глупо с их стороны! Ведь для тех, кто отдал сердца свои богу Агонису, сомнений в выборе пути быть не может. И тогда они скользят и скользят вниз по наклонной плоскости, их несет, словно щепки в сточную канаву. Мне совестно было бы наблюдать, если бы что-то подобное произошло с вами, моя... моя дорогая.
Умбекка молчала, и Джем, заинтересованный этой беседой, решил, что досточтимый Воксвелл не иначе как обидел его тетку. Наверное, она сейчас уйдет. Или ответит лекарю оскорбленно.
Ничего подобного тетка не сделала.
Заговорила она спокойно и непринужденно.
- Да, досточтимый, - сказала она. - У меня были кое-какие сомнения.
- Я так и знал!
- Нет. Я сомневалась не в справедливости наших с вами намерений. Они были добрыми. Они были достойными всяческого почитания. Я засомневалась в самом нашем деянии. В том, что нам почти удалось совершить. Что-то в моем сердце взбунтовалось против этого, досточтимый. Я долго и упорно размышляла о случившемся и вынуждена заявить вам, что если бы мальчик каким-то образом не освободился сам от пут, я бы освободила его сама. О досточтимый! Освобождение мальчика стало волей господа нашего Агониса. Бог осудил нас и освободил Джема. Наш план был глуп, неужели вы не понимаете этого? Он был дерзок. Он был суеверен. Он был... досточтимый... он был провинциален!
Джем вдруг понял, что до сегодняшнего вечера никогда не видел досточтимого Воксвелла одетым иначе как в черные одежды агониста. Зря он пытался нарядиться, как подобает светскому господину. Жилет, расшитый золотым галуном! Бутоньерка в петлице! Особенно же не удалась шелковая лента через плечо. Досточтимый Воксвелл ее непрестанно теребил, дергал, тянул. Ему, видимо, казалось, что лента то давит, то висит, и он никак не мог ее приладить как следует. Новый белый парик лекарю был явно великоват и все время сползал набок.
- Вы нас давненько не навещали, любезная госпожа, - щебетал меж тем досточтимый Воксвелл, - и должен признаться, это меня беспокоит. Я спрашиваю себя: может быть, что-нибудь случилось? И я спрашиваю себя: может быть, что-то не так? И еще я спрашиваю себя: так же ли вы тверды в вере своей, как прежде?
- В вере? - холодно переспросила Умбекка. - Досточтимый, вы же видите меня в храме каждый Канун, или нет? Просто поразительно, откуда у вас вообще какие-то сомнения на этот счет.
Хирург особенно нервно рванул ленту на груди.
- Служба в храме, любезная госпожа моя, вещь, безусловно, хорошая, но не сомневаюсь, вы понимаете - понимаете сердцем, что служба может превратиться в форму, утратив содержание. Всякая видимость, она видимость и есть - уверен, вам это ведомо. Внешняя показуха - она только внешняя показуха, и более ничего.
- Досточтимый, но что вы предлагаете?
Лекарь приблизился к Умбекке вплотную. Джем прислушивался изо всех сил. Уж не звучал ли упрек в хнычущем, гнусавом голосе Воксвелла?
Мимо проскользнул дворецкий в великолепном фраке с подносом, на котором искрились напитками бокалы. Голлукская джига закончилась. Гости весело захлопали в ладоши.
- О, я все вижу! Теперь я все вижу яснее ясного! - с горечью проговорил лекарь. Его унылая физиономия побагровела. - А вижу я, что среди нас появился некто, кто продал истинную веру за мыльные пузыри мирских утех!
Лекарь отступил назад, дернул ленту на груди, она порвалась и осталась у него в руке.
Но в этот миг Джем уже не смотрел на Воксвелла. И даже не слушал, о чем они говорят с его теткой. Пусть у него звенело в ушах, пусть кружилась голова, но он начал что-то вспоминать. Воспоминания бились у него в мозгу, налетали друг на друга.
Он вспомнил!
Он схватил костыли, встал. Вдруг ему показалось, что оркестр играет слишком громко и в зале нестерпимо душно.
Ему ужасно захотелось уйти. Нет, не уйти - бежать отсюда.
Умбекка закрыла глаза. Какое счастье - лекарь оставил ее в покое. Но где же капеллан? Он ведь был рядом с ней весь вечер. Если он не танцевал какой-то танец с ней лично, он передавал ее, что называется, с рук на руки какому-нибудь молодому красивому офицеру, чьи имена появлялись, словно по волшебству, в бальной карточке Умбекки. Умбекка растерянно оглядывалась, неожиданно почувствовав, что ей жарко и душно. Она вдруг увидела, как великолепно одеты дамы, какие у них гладкие, тонкие, поистине лебединые шеи. Какие тонкие талии - вот уж действительно, как у песочных часов. Впервые за вечер Умбекка осталась совсем одна.
Однако это длилось всего лишь одно мгновение.
- Госпожа Ренч?
Ей низко поклонился какой-то молодой человек.
- Весь вечер мечтал вам представиться, но все никак не удавалось, но не потому, что я был недостаточно настойчив, а потому, что слишком много кавалеров у такой очаровательной дамы.
Умбекка улыбнулась. Молодой человек был исключительно галантен. Она смутно помнила подобный монолог - кажется, он звучал в романе сестры "О делах военных и любовных". Если Умбекка не ошибалась, монолог этот был вложен Руанной в уста скользкого грязного Юстэна Вайлзха. Но сейчас перед Умбеккой стоял красивый молодой офицер в новенькой, с иголочки, форме. А какие у него были дивные локоны!
Как ни странно, лицо его показалось Умбекке знакомым.
- Очаровательный господин - этот досточтимый Воксвелл, - отметил молодой офицер, проводив взглядом сгорбленную спину лекаря. Воксвелл с трудом протиснулся между двумя дамами в пышных платьях. Ему пришлось нервно кашлянуть, чтобы они расступились и пропустили его.
- О да, весьма, - откликнулась Умбекка с улыбкой.
- У Ириона есть все основания испытывать к нему благодарность - и лично у меня тоже.
Умбекка узнала собеседника - и просияла:
- Полтисс Воксвелл?
Столько времени миновало с тех пор, как она последний раз видела сынка лекаря! Умбекку потрясли произошедшие с юношей перемены. Он выглядел просто великолепно! Глядя на Полтисса, Умбекка с новой силой осознала лживость натуры досточтимого Воксвелла. Этот человек явно болен. Он страдал заблуждениями. Наверняка! Ведь он утверждал, что его сынок пошел по греховному пути!