Выбрать главу

А молодой офицер склонил курчавую голову и улыбнулся:

- Полтисс - это верно, любезная госпожа, но уже не Воксвелл. Вильдроп. Полтисс Вильдроп.

- Вильдроп?

Умбекку охватило странное чувство. Теперь молодой офицер - о, как же вырос Полтисс! - показался ей еще более знакомым, чем прежде. Умбекка закрыла глаза и предалась воспоминаниям.

- Госпожа Ренч?

Оклик прозвучал вежливо и заботливо.

Полтисс взял Умбекку за руку. Музыка стихла. Кто-то постучал ложечкой по хрустальному бокалу, призывая гостей к тишине.

Умбекка даже не стала смотреть. Она и так знала, кто это.

Капеллан, поднявшийся на возвышение, где сидели оркестранты, передал бокал слуге. Затем он поднял затянутые в белоснежные перчатки руки ладонями к залу. Губы его растянулись в вежливую улыбку. Шум в зале постепенно стихал.

- Дамы и господа, жители Тарна, - начал свою речь капеллан. - Сегодня вечером мы собрались здесь по особому поводу. Сегодня в этих краях отмечается самый замечательный праздник за все время, прошедшее с той поры, как эти земли были освобождены от ненавистной тирании лжекороля-красномундирника. В этом празднике, на что я искренне надеюсь, каждый из нас сумеет увидеть и кульминацию, и подтверждение правоты нашего дела.

Миновало четыре луны с тех пор, как объединенное правительство Тарна вернулось, дабы занять подобающее ему по закону место в здешних краях. За это время у нас на глазах деревня преобразилась. Состояние ее было плачевным, а теперь она становится - я не боюсь этого слова - городом, способным вызвать восторг и зависть у всех, кто проживает на агонистских землях.

Эй Фиваль был до крайности доволен собой. Похоже, он произносил одну из своих лучших речей. Он только всей душой уповал на то, что стоящий за занавесом старик не споткнется и не упадет, выходя на подиум. Ведь так важно было произвести хорошее впечатление.

- Подумайте о том обновлении, что мы все видим теперь, о том, как славно это обновление! Обновлять! Восстанавливать! Расчищать! Реставрировать - оживлять, омолаживать! Это благороднейшее из занятий, однако, воспринимать происходящее только с физической стороны было бы неверно, друзья мои. Не отыщем ли мы в возрождении этих долин символ возрождения наших сердец, которые мы, идущие тропой бога Агониса, должны быть готовы отдать этому погибающему миру?

Капеллан милостиво взирал на гостей. Он отметил, что госпожа Ренч чем-то немного расстроена. Толстуха явно разволновалась.

Ну, что ж...

Ей еще многое предстояло узнать.

И многому научиться.

А Умбекка удалилась в область своих воспоминаний.

В тяжкие дни после Осады, когда весь мир висел на волоске. Неужели теперь опять вернулись такие же дни? Она боялась даже надеяться на такое. И все-таки... разве сейчас все шло не так же, как тогда? Она вспомнила двор под окнами, где сновали солдаты и офицеры в синих мундирах. Они вернулись. Она вспомнила грохот тележных колес и жуткие крики узников, вспомнила казни на лужайке, развевающиеся флаги и музыку. Они вернулись. Она вспомнила тот день, когда она познакомилась с командиром синемундирников. "Сестра Бекка, это командор Вильдроп", - сказал тогда эрцгерцог. Неужели он тоже вернулся? Умбекка давно перестала думать о нем. Ей не хотелось думать о нем. Но она ничего не могла поделать. Сейчас она думала только о нем. Он был высок. Он был красив. Она вспомнила его волосы. Его руки. Его великолепные курчавые усы!

Нет, она не желает думать о нем!

- Итак, - продолжал распинаться Фиваль, - мне остается только представить вам человека, от которого зависит то удивительное обновление, которое мы воочию наблюдаем в Тарне. Вам он известен как... гм-м... один из величайших героев в истории агонистов. Он известен вам как человек, который прежде освободил вас точно так же, как освободил сейчас. Господа и дамы, жители Тарна, если о чем и сожалею, представляя вам этого человека, так это о том, что не могу предварить его имя титулом, которого он, безусловно, заслуживает - ведь он не просто командор, он лорд Вильдроп!

Окончание речи было встречено громовыми рукоплесканиями. Медленно, словно очнувшись от глубокого сна, Умбекка открыла глаза. И в изумлении уставилась на болезненного вида старика, который неуверенно вышел на возвышение, опираясь на трость с роскошной рукояткой. Затем старик, не сказав ни слова, опустился в кресло.

Капеллан поспешно захлопал в ладоши, публика подхватила аплодисменты, а оркестр заиграл "Гимн флагу".

ГЛАВА 53

ТЕМНЫЙ САД

Джема знобило.

В саду было прохладно, но дрожал Джем не от холода, от страха. Да, ему было страшно, но, помимо этого, его интересовало, почему же ему так страшно. Ведь он как раз ушел от опасности. Сбежал.

Джем положил костыли на край чаши фонтана и, облокотившись, внимательно всмотрелся в скульптуры, такие таинственные при свете луны. Чаша была полна воды, скульптуры очистили ото мха. Серебристая вода плескалась у ног мраморных людей, словно огромный мерцающий хрустальный цветок, и падала в чашу. Джем помнил, что тогда, когда они были здесь с теткой, вода пахла гнилью, а в жалкой лужице на дне чаши ползали слизни. Джем опустил взгляд и увидел в воде отражение луны. Луна, казалось, погружена в сеть из отраженных листьев и ветвей.

Вверху едва слышно шелестела листва аккуратно подстриженных деревьев.

Шлеп!

Луна растворилась. Брызги воды ударили по лицу Джема. Что-то упало с дерева в фонтан. Яблоки? Луна, мерцая, восстановила свое отражение. Джем нахмурил брови, всмотрелся в глубину.

Мгновение спустя в воду снова что-то упало.

Осторожно, стараясь не отпускать край чаши фонтана, Джем обернулся:

- Кто здесь?

Молчание.

Однако на этот раз, когда в воде снова возникло отражение луны, рядом с луной появилось и лицо. Знакомая грива темных волос, широкие высокие скулы. Глубокие, пытливые глаза.

Джем что-то вспомнил.

А теперь он вспомнил все.

- Ката! - и он громко расхохотался.

- Чего ты хохочешь?

Громко зашуршали листья, и девушка оказалась рядом с ним.

- Ну, чего? - требовательно вопросила она.

Но Джем не мог перестать смеяться. Да и перестань он смеяться, он не смог бы объяснить, почему смеялся. Теперь ему было ясно, почему он чего-то боялся. Он боялся, что больше никогда не увидит Кату. Он ведь, оказывается, похоронил не одну память, а две.