- Вы же сказали, что он мог погибнуть!
- Он просто упал, ударился, вот и все. Ну же, племянница, ты не должна волноваться.
Дверь со скрипом отворилась.
- Мэм?
- Нирри, приведи господина Джемэни.
Горничная шмыгнула носом и зашаркала ногами, после чего выжидательно уставилась на Умбекку. Умбекка шумно выдохнула через нос.
- Нирри... - начала она и сделала паузу, явно соображая, что бы такое еще сказать горничной. Придумав, она уставилась в свою тарелку. - Эта баранина, - изрекла Умбекка, - ужасно жесткая. Живи мы в лучшие времена, Нирри, мне бы следовало поручить тебе сказать кухарке, что я желаю поговорить об этом с ней. Теперь же можешь считать, что я поговорила об этом с тобой. Это был очень, очень долгий разговор.
Ответом было шарканье. С тех пор как горничная вошла в покои, она только тем и занималась, что непрерывно шаркала ногами. Девушка была бледна, небольшого роста, с бесцветными, испуганными глазенками. Из-под ее выцветшего чепчика выбивались жиденькие соломенные волосики.
Эла отодвинулась от стола.
- Я должна видеть его, - решительно заявила она.
- Племянница, прошу тебя.
Молодая женщина встала, сделала несколько шагов и пошатнулась. С трудом удержавшись на ногах, она остановилась. Ее белое платье развевалось от ветра, влетавшего в открытые окна.
- Вот видишь, Нирри, эта плохо приготовленная баранина так расстроила леди Элу! Можно подумать, что мясо приготовлено из старых ботинок нашей кухарки!
И снова зашаркали по полу подошвы несчастной Нирри.
- Я бы еще многое могла сказать тебе, Нирри, но пока что посоветую тебе найти лучшее употребление для скарба, оставшегося на твою долю после смерти твоей матушки. Проводи леди Элу до постели.
- Нет! - запротестовала Эла, успевшая вернуться к своему стулу. Нирри, принеси мою шаль...
Умбекка вздохнула. Не стоило заводить разговор о девчонке-катаянке. Но как неприятно заканчивался нынешний день! Она не хотела ничего рассказывать племяннице. Но рассказала - с языка сорвалось.
Умбекка отпила немного некрепкого пива из кружки.
- Наш мальчик совершенно здоров, милочка. Совершенно. Я и сказала тебе о случившемся только для того, чтобы упомянуть об этой девчонке. Она отвратительна, я так и сказала Сайласу Вольверону. Но что поделаешь девчонка выросла в глуши, в нищете. И где же еще она могла вырасти? Да и поделом им.
Эла набросила на плечи принесенную Нирри шаль.
- Нирри, закрой окна, - распорядилась Умбекка. Нирри исполнила приказ хозяйки.
- У тебя, кажется, насморк, Нирри? Нирри шмыгнула носом.
- Баранину забрать, мэм?
Умбекка взмахом руки велела горничной удалиться.
- На редкость тупая девица, - заключила она, когда девушка закрыла за собой дверь.
Порой, когда тетка Элы жаловалась на жизнь, она могла и заплакать. Сегодня ей было на что жаловаться. Ведь ей пришлось бегать по деревне и разыскивать Стефеля, чтобы тот пораньше увез ее и Джема в замок. А Стефеля пришлось вытаскивать из кабака у деревенской лужайки - "Ленивого тигра"! И конечно, этот паршивец был пьян как свинья! Да еще его дружки гоготали и сквернословили.
Умбекка поежилась.
- В Агондоне у нас были бы хорошие слуги.
Разговор на эту тему заходил частенько. Эрцгерцог, покидая родовое гнездо, оставил здесь двух женщин и скромный штат прислуги - своего старого камердинера Стефеля, человека вспыльчивого и грубияна, однако всей душой преданного семейству Икзитеров, его супругу - толстуху, которую даже муж называл не иначе как "кухаркой", и их дочь, выполнявшую всю остальную работу. Умбекка рассыпалась в благодарностях, говорила о том, как щедро одарил эрцгерцог ее и племянницу. Она вообще никогда не скупилась на похвалы и благодарности по адресу Джорвела, стараясь заслужить его благосклонность. Разве мог эрцгерцог предвидеть, что его верный камердинер сопьется и превратится в сущего забулдыгу, что в один прекрасный день кухарку, занятую приготовлением рагу из кролика, хватит удар, и что ее нескладная дочка обнаружит мать лежащей без чувств возле кухонной плиты, и что у этой самой дочки не обнаружится ровным счетом никаких способностей к домашнему хозяйству.
Год назад Умбекка написала письмо эрцгерцогу, деликатно намекнув на то, что неплохо бы решить вопрос с прислугой. Увы, Джорвел на ее письмо не ответил.
- Я вас очень расстраиваю, тетя? - негромко спросила Эла.
- Что ты, милочка! - покачала головой Умбекка и продолжала терзать ножом баранину.
Эла зря задала этот вопрос. Ведь жизненная позиция ее тетки состояла именно в том, чтобы не огорчаться, чтобы ни в коем случае не жаловаться на свое положение. Для Умбекки все происходящее имело свою причину. Следовало покорно выносить все превратности судьбы. И все же то, что эрцгерцог никак не откликнулся на ее просьбу, заронило обиду в сердце старой девы. Порой искушение овладевало ею, закрадывалась преступная мысль о том, что судьба к ней несправедлива. Она постоянно твердила себе: "Я - добродетельная женщина. Я создана для того, чтобы быть добродетельной женщиной". Но за все свои старания Умбекка была обречена на жизнь в Ирионе, где не было благородного общества, а после войны - и признаков цивилизации. Когда эта испорченная девчонка, Эйн, сбежала с Сайласом Вольвероном, Умбекка так надеялась, что эрцгерцог, наконец, заметит, какой образец любви, верности и преданности находится рядом с ним. Джорвел не заметил. Бедняжка Умбекка. Стань она эрцгерцогиней, жила бы на широкую ногу в столице, где теперь Джорвел занимал высокий пост в правительстве. А здесь... Ее оставили здесь в качестве компаньонки при неблагодарной распущенной девчонке. Невыносимо, невыносимо...
Умбекка вздохнула.
Ей нельзя было предаваться подобным сомнениям.
Вынести и стерпеть можно было все.
- На редкость глупая девица, - сказала Эла.
Она повторила слова тетки, но чего больше было в ее словах - насмешки или печали, - сказать было трудно. Эла оторвала взгляд от тарелки. Лицо ее было болезненно-бледным, болезненной была и ее худоба. Под глазами Элы залегли темные круги, некогда золотистые волосы приобрели цвет блеклой соломы. Как она переменилась! Какую цену она уплатила за все! Но тетка постоянно напоминала ей о том, что она сама совершила свой выбор. Не было смысла отрицать: Эла заслужила такую судьбу.