Сын купца Клингбайла лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому я видел лишь его спину с выпирающими мослами лопаток и тощие ягодицы, покрытые глубоко въевшейся под кожу грязью. Вдруг он застонал и повернулся. Это порывистое движение привело к тому, что он с плеском упал в отвратительное месиво. Он вскочил почти мгновенно. Нечистоты доходили ему до колен, но я обратил внимание на нечто другое. Так вот, лицо Захария было не просто обезображенным и помеченным сеткой давних шрамов. Через левую щеку, от уголка глаза до подбородка, тянулась отвратительная, воспалённая рана, а нос казался размозжённым. Очевидно, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые как раз получал соразмерную награду от Гриффо).
Молодой Клингбайл качнулся в сторону двери, расплёскивая вокруг вонючую грязь, потом подскользнулся и упал. Скрылся под поверхностью.
— А вот и искупался! — Стоящий рядом со мной мужчина рассмеялся искренним смехом кретина.
— Пошёл! — я оторвался от окошка и подтолкнул стражника. — Вытягивай его!
— Что вы, господин?! — он посмотрел на меня взглядом таким возмущённым, будто я предложил ему заняться содомией с собственным отцом.
Потерявший сознание человек не выдержит без дыхания дольше, чем хватает времени, чтобы произнести три-четыре раза «Отче наш». А я не хотел, чтобы Захарий умер. Он был моей надеждой на полторы тысячи крон. Поэтому Мордимер Маддердин решил позаботиться о своей и так не слишком надежной инвестиции. Одним движением я вывернул стражнику руку, так что он согнулся до самой земли. Он заорал и что-то хрустнуло у него в плече. Я выхватил нож и уколол его в шею.
— Я начну читать «Отче наш». Если после третьего «аминь» здесь не будет узника, то ты умрёшь… — предупредил я.
Я отпустил его, и он отшатнулся к стене.
— Но сапоги, штаны, господин… Провоняют…
— Отче наш, сущий на небесах..! — начал я.
— Уже, уже! — он подскочил к дверям и на кольце с ключами начал искать нужный.
Наконец, железо заскрежетало в замке.
— Осторожно, не сломай, — посоветовал я.
Он проскулил что-то невнятное, повозился ещё немного, а потом вырвал ключ.
— Не тот! — простонал он, глядя на меня с ужасом. Его грубо отёсанное, тупое лицо было преисполнено отчаяния.
— Первый «аминь» минул, — хмыкнул я. — Серебряная крона, если тебе удастся, — добавил я, поскольку старое, доброе правило гласит: «Позволь людям выбирать между палкой и морковкой». Правда, некоторые считали, что достаточно предложить палку либо много палок, но в данном случае я счёл, что стражник достаточно напуган.
Очередной ключ заскрежетал в замке и на этот раз с натугой, но всё-таки повернулся. Раз, и второй. Двери, дёрнутые сильной рукой, пронзительно завизжали. Мужчина соскочил в камеру, разбрызгивая вонючую жижу (я предусмотрительно отступил на шаг), поскользнулся, опрокинулся и окунулся с головой. Вскочил, наверное, ещё быстрее, чем упал, после чего грязно выругался длинной и замысловатой тирадой, фыркая и отплёвываясь одновременно. Он нащупал лежащее на полу тело и вытянул его. Крепко обхватил и перебросил себе через плечо. Донёс до дверей и уронил к моим ногам. В последний момент я подставил ступню, чтобы череп молодого Клингбайла не ударился о камни, а задержался на моем сапоге.
— Получилось, господин. — Стражник с чувством сплюнул чем—то густым и коричневым, а затем обильно высморкался на камни.
Сначала я хотел ему приказать, чтобы он привёл узника в чувство, но решил, что сам сделаю это намного лучше. Я присел на корточки над телом и приложил пальцы к шее Захария. Артерия пульсировала. Пусть слабо, но, всё-таки, пульсировала. Я поразводил его руки, нажал на грудную клетку, а когда его стошнило, и я услышал судорожное дыхание, понял, что все в порядке. Конечно, в порядке, если дело лишь в захлёбании. Но с остальным всё было хуже. Особенно меня беспокоила грязная, огромная рана на лице. Узник искупался в нечистотах и ужасно вонял, поэтому пока я не мог определить, начало ли гнить тело. Если да — дни Захария были сочтены. А из этого следует, что у меня никогда не будет случая пересчитать обещанные полторы тысячи крон. Кроме того, сына купца в камере заморили голодом почти насмерть. Несмотря на то, что он был намного выше меня (и поверьте мне, ваш покорный слуга не относится к карликам), я был почти уверен, что поднял бы его одной рукой.
— Берись, — велел я стражнику, указывая на лежащее на камнях тело.
И тут появился Гриффо. На его обычно бледном лице был кирпичный румянец, а на лбу выступил пот.
— Что с ним? — бросил он.
— Если умрёт, то умрёт, а если выживёт, то жить будет, — я припомнил шутку, когда-то услышанную от студиозов лекарской школы. Хотя — Воистину! — мне было не до смеха, потому что мои полторы тысячи крон как раз валялись и подыхали.
— Я вызову лекаря с Равенсбурга, — пообещал побледневший Фрагенштайн. — Сейчас велю послать за ним.
— А что там, милостивый государь, с молодым? — стражник робким, тихим голосом спросил об участи дружка.
— Упал с лестницы, — холодно сообщил Гриффо. — Да так неудачно, что разбил себе череп.
Мужчина громко сглотнул слюну, а я подумал, что быть подчиненным Фрагенстайна, это действительно нелёгкий кусок хлеба. Не то чтобы я не осуждал неоправданно жестокого поведения стражника, но безжалостность действий Гриффо меня, однако, мягко говоря, поразила. Кроме того, было видно, насколько сильные позиции он занимал в городе, если мог позволить себе безнаказанно убить человека. И это не первого попавшегося нищего или бродягу, а городского стражника при исполнении.
В тюрьме не было лазарета. Я подумал, что мы, инквизиторы, обычно лучше заботимся о задержанных. Но, ведь, часто всё сводится к тому, чтобы заботливо их выходить — с мыслью об очередных допросах. Смерть обвиняемого вследствие пыток или плохого обращения была признаком некомпетентности. Во-первых, тогда закрывался доступ к сведениям, которые он мог бы нам дать, а, во-вторых, дело инквизиторов состояло, всё-таки, не в замучивании допрашиваемого, а в предоставлении ему шанса на спасение и очищение разума от грязи ереси. Верьте мне, я сам видел многих приговорённых, которые со слезами на глазах благодарили инквизиторов за то, что позволили им сохранить надежду на вечную жизнь у небесного алтаря Господа. А цена пронизывающей боли пыток и огненной купели в пламени костра казалась им более чем уместной.
В случае Клингбайла, однако, речь о пытках не шла. Этот человек был истощённым, ослабевшим, больным и полыхающим жаром. Для него нашли маленькую клетушку с лежанкой, и я велел стражникам принести ведро теплой воды, бинты и позвать лекаря (поскольку не хотел терять время, ожидая вызванного Гриффо врача, который мог добраться не ранее, чем через два дня). Прежде чем доктор успел появиться, я обмыл лицо Захария. И то, что я увидел под коркой грязи, мне крайне не понравилось.
Лекарь, как каждый лекарь, был самонадеянным и убежденным в собственной непогрешимости. Кроме того, стражники вытащили его с какой-то попойки, поэтому от него явственно отдавало вином.
— Этому человеку ничего не поможет, — заявил он авторитетным тоном, едва взглянув на лицо Клингбайла.
— Не думаю, — произнёс я.
— И кто же вы, чтобы не думать? — он иронически выделил произнесённые мною слова.
— Всего-навсего простой инквизитор, — ответил я. — Но меня учили основам анатомии человеческого тела, хотя, наверное, я здесь не ровня просвещённым докторам.
Лекарь побледнел. И сдалось мне, столь же мгновенно протрезвел.