АНДРЕЙ. Я танцовщица. Я танец. Я конец танца.
МЕДСЕСТРА. Странные слова вы произносите.
АНДРЕЙ. И танец у нее очень странный. Это что-то необыкновенное. Что-то такое прекрасное, от чего делается страшно. Когда понимаешь, на что ты смотришь, то пугаешься, а потом… Потом решаешься отдаться этому нахлынувшему ощущению… и тогда весь мир переворачивается с ног на голову! «Нужно потерять мир, чтобы обрести его», — кто это сказал я уже не помню, но это про ее танец.
МЕДСЕСТРА. Почему же она навала его «Дели»?
АНДРЕЙ. Потому что однажды она поехала в Индию на гастроли со своим театром оперы и балета, в котором она служила рядовой балериной. И там, в Дели она оказалась в месте, которое называется «Майн Базар». Это скопище человеческой трагедии. Изуродованные нищие попрошайки, грязь, антисанитарные условия, в тоже время повсюду продают горячую еду, на сорокоградусной жаре висят разделанные туши животных и птиц, стоит невыносимый запах. Мальчишки срезают острыми монетами сумки туристов, идет торговля одеждой и поддельными украшениями. Она увидела, что вся земля полна слизи и червей. Всюду крики и стоны, сигналы машин и жуткий смех. Словом она оказалась в аду. И тогда ее тело вдруг, как иголкой пронзила сильнейшая острая боль. Ее буквально сковало болью. Она вся сама стала болью, сплошной болью. И вот рядом с ней оказался продавец жаренного мяса. На его огненном латке на красных углях лежал кусок расклеенного железа, наверное, это была кочерга, чтобы мешать угли, но Катя, называет это просто куском железа. Так вот сама не понимая, что делает, она схватила кусок этого железа и прислонила его к своему сердцу. Она сожгла свою грудь сделав невероятный по силе ожог. Потом она потеряла сознание. Ее отвезли в больницу. Долгое время лечили, приводили в чувство. У нее ведь было сильнейшее нервное потрясение, да плюс еще ожог. Она ушла из театра. Долго лечилась. И вот однажды ночью, почти уже под утро ей приснился танец. Ей приснился кто-то, кто танцует этот танец. И потом она поняла, что этот кто-то, и сам танец — это все одно и тоже. И что это и есть она сама. Когда же Катя проснулась, то она отчетливо помнила многие движения того танца, и она помнила название этого танца — «Дели». И вот в это утро, у себя в комнате Катя стала создавать своей неповторимый танец. Она рассказывала мне, что в ее воображение всплывали все пережитые ей на рынке в Дели ужасные картины: нищие, раскаленное железо, изуродованные люди, грязь, но движение ее танца от этого становились все более прекрасными. Так и получился этот танец — это воспевание грязи и ужаса. Это гимн уродству и человеческой трагедии. Это танец — который говорит миру, что ужаса и боли нет, а есть только красота танца. Что все есть танец.
МЕДСЕСТРА. Что и Освенцим тоже танец?!
АНДРЕЙ. А почему вы вспомнили про Освенцим?
МЕДСЕСТРА. Потому что там фашисты загубили тысячи еврейских детей.
АНДРЕЙ. А при чем тут еврейские дети?
МЕДСЕСТРА. Ну, что же это тоже танец, по-вашему?
АНДРЕЙ. Интересно, как быстро вы среагировали. Я даже не успел объяснить все до конца. У вас что, родственники погибли в Освенциме?
МЕДСЕСТРА. Нет. Но я просто привела в пример, первое, что пришло мне на ум.
АНДРЕЙ. Интересно, почему же Освенцим — это первое что пришло вам на ум?
МЕДСЕСТРА. Ну, вы тогда извините, если что я не так сказала. Просто когда вы заговорили, что боль и ужас есть прекрасный танец, то я первым делом вспомнила Освенцим, как символ боли и ужаса.
АНДРЕЙ. Я не могу словами передать вам смысл и суть танца «Дели». Чтобы это понять нужно смотреть танец. Я могу только сказать вам, что я сам понял, когда впервые его увидел. Это было в Киеве. Я понял, вернее, я это как-то ощутил всем своим существом, что… Что, как бы это сказать… э… Что важно позволить всему быть таким, каким все есть. Важно позволить всему просто быть.
МЕДСЕСТРА. В каком смысле. Все ведь и так есть?
АНДРЕЙ. В смысле, что все есть, так как оно есть. И все это должно просто быть. Нужно просто разрешить всему этому быть. Ничего не запрещать. Э… Мне трудно подобрать слова. Не в смысле отсутствие запретов, но даже сами запреты пусть тоже будут. Словом, нужно внутри самого себя разрешить быть всему, что происходит вокруг и везде. И пусть все останется на своих местах. Пусть все останется, так как есть.
МЕДСЕСТРА. А Освенцим?
АНДРЕЙ. А Освенцим пускай тоже останется на своем месте. Все пускай будет там, где оно есть.
Пауза.
МЕДСЕСТРА. И давно ваша жена придумала этот танец?
АНДРЕЙ. Почему моя жена? Этот танец придумала не моя жена, я говорю не о своей жене, а о совсем другой женщине.