Перспектива поездки в Южную Америку пугала меня, но я не подавала виду. Тиффани, с ее мягким сердцем, старалась предсказывать мне только хорошее. Согласно ее пророчествам, я должна была жить вечно, а мои желания будут немедленно исполняться.
Миссис Шиллинг гадала на чайных листьях. В отличие от Тиффани она не была оптимистична:
— У всех в жизни бывают черные полосы. Запомни это, деточка! Я вижу впереди разочарование. Взгляни! Видишь пятно, похожее на мужскую шляпу? Мужчина, которого ты любишь, будет тебе изменять. Не падай духом! Вот лист, похожий на чайку. Он говорит, что в конце концов ты выйдешь замуж за этого мерзавца.
— Нужно ли мне выходить за него? — спросила я с сомнением. — Мне кажется, не стоит выходить замуж за мужчину, который будет гоняться за другими женщинами.
— Я уверена, что он не будет! — отозвалась Тиффани. Она сидела рядом с нами и слушала, как гадает миссис Шиллинг.
Тиффани однажды видела Пирса из окна своей спальни. В то время он уже вошел в мою жизнь. Пирс подвозил меня домой. Тиффани была поражена его самоуверенным видом и властными манерами.
— Он не найдет никого лучше тебя. А если вы расстанетесь, будет всегда вспоминать о времени, проведенном с тобой! — восклицала Тиффани.
Иногда по воскресеньям, когда в театре не было представлений, Тиффани приглашала меня поужинать вместе с ней. Я была ей очень благодарна. Тиффани зарабатывала ненамного больше меня, и у нее не было богатой тетушки, щедро снабжавшей ее продуктами. Тиффани была строгой вегетарианкой. Ее стряпня была изобретательной, но не всегда вкусной. Тушеная бамия с бананом была скользкой, а мусс из латука с морскими водорослями походил на резину. Но к тому времени я поняла, как нелегко готовить пищу, и старалась не замечать мелких огрехов.
Тиффани была задействована во втором составе театральной труппы. Она учила роль миссис Эрлин из пьесы «Веер леди Уиндермир» [7]. Постановка пользовалась успехом. Тиффани говорила, что получила бы огромное удовольствие от игры, но актриса, которую она должна была замещать, отличалась отменным здоровьем. Тиффани приходила в театр к шести и просиживала часами в темной гримерной, ожидая своего часа. К счастью, она хорошо шила. Чтобы не терять времени даром, она набирала заказы и шила подушки, одеяла, наволочки и шторы.
Тиффани дружила с женщиной — театральным костюмером. Та снабжала ее остатками ткани, лоскутами и обрезками. Тиффани сшивала их, украшала бисером и блестками. Ее творения были яркими, кричащими, с причудливыми узорами. Вскоре после того, как я вселилась, Тиффани подарила мне скатерть. Скатерть была ужасной, но я бережно хранила ее. Я очень ценила нашу дружбу.
Дэниел (спустя некоторое время наш хозяин разрешил называть себя по имени) умолял Тиффани не делать ему подарков. Он говорил, что не любит подобного творчества.
— В первой половине двадцатого века в английской истории был несчастливый период. Один или два человека обладали несомненным талантом. Иные же, вымазав руки в краску, немедленно возносились на пьедестал.
Дэниел преображался, когда был чем-то рассержен. Он становился похож на вельможу, который выговаривает челяди. Краешки его губ опускались, длинные пальцы дырявили воздух. Глаза превращались в узкие щели, светящиеся яростью на удлиненном лице.
— «Группа Блумсбери»[8]. Фу… Я терпеть не могу небрежно намалеванные фигуры, выполненные ядовито-яркими красками. Наше столетие явило на свет удивительно уродливые творения. Это гибель эстетики. Кульминация морального вырождения.
Я чувствовала себя виноватой. Казалось, его гневные тирады направлены главным образом на меня.
— Возможно, менее одаренные члены «Банды Блумсбери» понимали свою бесполезность, — промямлила я с умным видом. — Они не виноваты, что имели известных и талантливых друзей. Они развлекались, а люди видели в них серьезных писателей и художников.
Дэниел уставился на меня. Его брови поднялись почти вертикально. Вдруг он взорвался хохотом. Во многом его обаяние объяснялось внезапной сменой настроения. Я любила то особое состояние неопределенности, которое сопровождало его появление.
— Все верно, Виола. Они могли быть застенчивыми, как фиалки, которых заставили краснеть на солнце. Но дело в том, что «Банда Блумсбери», — он произнес еще раз «банда», — это политическая группировка, близкая к герцогу Бедфорду. Эти ребята жили в восемнадцатом веке и, к счастью, не имели никакого отношения к «Группе Блумсбери».