Кроме того, я понимала, какой тяжелой могла стать жизнь тетушки, если что-нибудь в моем поведении не понравится Р. Д. В его присутствии я никогда не разговаривала в полный голос, только шепотом отвечала на его вопросы. Даже невинное покачивание ногой или мурлыканье детской песенки могло показаться ему проявлением бунтарского духа. Р. Д. поворачивал свое большое, обросшее щетиной красное лицо с длинными зубами и пялился на меня в монокль. Маленьким ребенком я боялась монокля. Мне казалось, что Бог очень похож на Р. Д., только огромного роста. Бог тоже носит монокль и, вглядываясь в волшебные стекла, может видеть сквозь тучи и читать греховные мысли своих творений.
Во время второго визита в Монте-Карло, доведенная до отчаяния бездельем и скукой, я встретила человека, который стал моим первым другом. Он работал в отеле платным танцором. В его обязанности входило танцевать с богатыми одинокими дамами.
Он был итальянец. Его звали Антонио. У него были грустные карие глаза и черные волосы, блестевшие на солнце. Мы познакомились в лифте для персонала. Моим любимым развлечением было нажимать на кнопки и кататься вверх-вниз с чердака в подвал и обратно. Таким образом я пыталась скоротать время.
В этот день я возвращалась с обеда. На обед был bouillion с лапшой. Очень трудно есть лапшу аккуратно, не издавая всасывающих звуков. Р. Д. пожирал пищу, хлюпая и чавкая, как буйвол на водопое, но стоило кому-либо издать хоть малейший звук, как монокль Р. Д. с молниеносной скоростью поворачивался в сторону виновника.
Лифт с шумом поднимал нас вверх. Антонио рассказывал мне, что считает свою работу унижением для la Terpsicore — музы танцев.
— Танцевать — это великое искусство. Движения тела могут быть прекрасными. Но мужчины называют меня паркетной ящерицей… хуже того, дрессированным пуделем. Я вижу презрение в их глазах. А женщины!.. О, это ужасно — обнимать их тяжелые туши. Но я должен что-то есть, и мне надо где-то спать. Я стараюсь откладывать деньги, чтобы купить билет в Голливуд. Боюсь, когда мне удастся скопить необходимую сумму, я буду слишком стар, мои суставы станут жесткими, а волосы седыми.
— Ты сможешь покрасить волосы. Фред Астор вообще выглядит стариком. Правда, намного старше тебя! — В этом возрасте я была не очень тактична.
— Спасибо! Сладкий ребенок! Послушай, я хотел бы потанцевать с тобой. У тебя изящная фигурка и такие маленькие ножки.
Мы вдвоем посмотрели вниз, на мои ноги, обутые в аккуратные детские сандалии черного цвета. Лифт остановился на верхнем этаже.
— Не желает ли la signorina послушать музыку?
Предложение звучало заманчиво. Я не сумела отказать. Обед мог длиться довольно долго — все зависело от того, насколько Р. Д. будет увлечен разговором с собеседником. Агнес не хватится меня, пока господа обедают.
Антонио подвел меня к своей комнате — скудно обставленной каморке для персонала.
— Подождите меня снаружи, signorina! Давайте будем соблюдать приличия!
Я стояла в пыльном коридоре и ждала, пока Антонио поставит пластинку.
— Окажете мне честь? — Антонио склонился надо мной, его локоть был грациозно изогнут. Он сжал меня в объятиях, и мы начали вальсировать. Я посещала школу танцев в Лондоне и знала несколько движений. Но унылые уроки на паркете под руководством миссис Пил не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.
Мы скользили, летели, парили. Я казалась себе невесомой. Антонио крепко держал меня. Одной рукой он касался моей талии, другой сжимал мою ладонь. Через минуту я перестала считать шаги — мои ноги сами знали, что делать.
С тех пор я танцевала со множеством мужчин, но ни с кем не испытала ничего подобного. Одни танцевали, словно только что сошли с лужайки для игры в крокет. Другие топтались на месте, словно босиком по раскаленному полу. Некоторые крепко сжимали меня в объятиях, температура их тел достигала ста десяти градусов. Они прижимались так близко, словно я была куском мыла, а они пытались взбить пену. Танцуя с Антонио, я была счастлива. Подобное ощущение я испытывала, лишь когда дядин грум, юный Жерваз де Валенс, улыбался мне: в тринадцать лет я была влюблена в него.
— У вас прирожденный талант, мисс, вы чувствуете музыку. Подождите минутку, я поменяю пластинку. Сейчас я научу вас танцевать фокстрот…
Каждый день мы встречались с Антонио после ленча и занимались танцами до пяти. Он говорил, что учит меня с удовольствием и что у меня талант. Я не понимала тогда, что у Антонио было доброе сердце. Он видел мое одиночество и хотел облегчить мои страдания. Мне пришлось рассказать об уроках Агнес. Я соврала, намекнув, что тетя все знает. Но однажды все открылось, когда после обеда тетя решила выпить со мной чаю.