Выбрать главу

— Ну конечно…

— Мы же женщины, — подмигнула Сашке Оля. — Тебя сегодня ждать, принц?

— Не знаю… Вдруг поздно…

— Вдруг до утра, — кивнула Оля, пряча улыбку в уголках глаз. — Ладно, принц… Только туфельку не забудьте ухватить во время танца…

— С чего ты взяла, что мы собираемся танцевать?

— Господи, — вздохнула Оля, — что еще с тобой делать-то? Ты дансер… Танцор. Говорила я маме, что незачем было мучить тебя в хореографическом училище… Детство вышло кошмарным, а теперь и жизнь не задалась…

— Я вообще-то так не считаю, — улыбнулся он. — Сегодня у меня нет таких мрачных предубеждений против жизни. — Он поцеловал ее в щеку, потом Сашку и попросил: — Девочки, пожелайте мне удачи…

— Желаем, — сказала Оля. — Особенно чтобы твоя принцесса не оказалась злой ведьмой. Или призраком…

— Спасибо, — серьезно ответил он и махнул рукой.

Как мальчишка, с тревогой подумала Оля. Пусть она в самом деле окажется… Кем? Да кем угодно! Только бы человеком. Просто хорошим человеком, способным его понять…

— Хватит, Господи, ему страдать, — сказала она едва слышно, глядя на большой образ в углу комнаты. — Настрадался уже…

Он стоял у фонтана, уже умолкнувшего, мертвого, заснувшего в преддверии зимы, и всматривался в обступившую его темноту. Зима вообще всегда казалась ему призрачным временем года. Фигуры людей, выплывающие из темноты, — чем не призраки? И сам себе он казался зыбким, нереальным. Что уж говорить о ней… Слабая улыбка коснулась его губ. Странное сочетание она несла в себе, подумал он. Словно одна ее часть — реальность, осязаемость, плоть, а другая… Сплошные фантазии, грезы, немного приправленные остротой готических сказок. Принцесса, да и в самом деле принцесса, заточенная в замке фэнтезийным призраком… «И руки, тоньше дождя…» Бледность, словно и не живой человек перед тобой — ожившая картина средневекового живописца, чаще прячущегося под именем Неизвестный… Она и сама — плоть от плоти загадочной неизвестности и одновременно реальна. Осязаема. Даже в этой своей призрачной странности…

«Я знаю про нее только то, что ничего не знаю», — перефразировал он нахально известный постулат.

И тут же увидел ее. Она бежала, как подросток, боясь опоздать и в то же время страшась своей решимости разрушить привычный уклад жизни и чьи-то цепкие представления о том, какой ее жизнь быть должна. Она была легка и стремительна, как бабочка, летящая на огонь. А кто этот огонь?

Он.

Прозрение это было жестоким, и он в первый раз остановился, задумавшись, ужаснувшись этой нехитрой истине…

Он. Он огонь, и именно он может подпалить эти нежные трепещущие крылья.

Ему захотелось раствориться в темноте, как эти люди-тени вокруг, стать одной из призрачных теней, уйти, оставив ее, надеясь, что боль будет сиюминутной и преходящей.

Но она уже стояла перед ним, робко улыбаясь, глядя ему в глаза.

— Я… сильно опоздала?

— Нет…

Отступать было поздно. Она стояла перед ним и смотрела с робкой надеждой и вопросом: «Вы ведь ничего плохого мне не сделаете? Нет?»

Маленькая девочка тридцати пяти лет…

«Все зависит от меня, — напомнил он себе. — Раньше ее боль была только в ее руках. Теперь она в моих… И пусть это звучит самонадеянно, но теперь все зависит только от меня…»

* * *

Она остановила машину.

— Ах ты…

Ругательство само слетело с ее губ, хотя она уже давно отучила себя материться. Всю свою жизнь она боролась с комплексом. Этим жутким комплексом, имя которому было…

Ну да, чуть не сорвалось с губ «быдло». Заменила более мягким. А что изменилось-то? Вспомнилась сразу их соседка — старорежимный останок, черт знает как сохранившийся пережиток прошлого. «Быдло останется быдлом, как его ни одевай…» И какое, блин, ни дай быдлу образование, а все одно… Чехов давил по капле раба, а она пыталась выдавить быдло. Когда поняла, что ничего не получается и из ее нутра все равно выползает это самое быдло — «поймите, голубушка, нельзя рассуждать о Чосере с таким лицом… Вы о нем говорите как о племенном быке», — с филологическим образованием было покончено. И она стала экономистом. Там все было в порядке… Слова «дебет», «кредит», «аудит» были странными, ласкающими слух, и произносить их можно было как угодно.

Кстати, и профессия-то оказалась более выгодной, земной, нужной… «Для меня, — усмехнулась она. — Для быдла то есть…»

Что ее так задел этот мальчишка? Снять вот такого же, даже лучше, она могла себе позволить одним движением пальца, но этот-то…

Нахальный танцор. Постановщик, мать твою…

Она прекрасно понимала, что вот в том и фишка — не снимается…

Теперь она с ним встретилась, случайно увидела его стоящим у чертова фонтана с вытянутой, ожидающей шеей, и уже собиралась вылезти из машины, чтобы попытаться еще раз доказать себе и ему, что у нее есть власть…

Нет.

К нему подошла женщина в старом пальто, такие она видела только в детстве, когда папа еще не продвинулся в этом богом забытом поселке городского типа, где от города — только жалкие трехэтажки, панельные, грязные, пахнущие навозом и крупным рогатым скотом…

Ох, этот чертов запах! Она поливала себя дорогим парфюмом только с одной целью — чтобы он выветрился, этот запах, измучивший ее, чтобы выветрился…

Эта тварь, которая стояла теперь с ним рядом, несмотря на дурацкое пальто, никогда им не пахла. Никогда… Даже так вот одетая — лохушка чертова, — она обладала тем самым, чего никогда не было у владелицы манто из оцелота, «лендкрузера», загородного особняка и так далее…

«У вас нет чувства стиля, дорогая…»

Верно. А вот у этой есть. Врожденный.

Что-то они говорили, улыбаясь, он взял ее ладони в свои и теперь дул на них, пытаясь согреть.

«Ну да… Романтика выпирает… Просто Тарзан, блин, с Наташей Королевой…»

И тут же дернулась, как от тока. Нет. Это если б ей повезло, все так бы выглядело. Потому что она сама и есть Наташа эта, а вот это существо никакого отношения к этому не имеет. Выше. Выше, намного выше. Тоньше, черт ее возьми… И он рядом с ней — откуда-то всплыло: «Позвольте мне узнать, вы — ангел Сан-Франциско? Позвольте мне посметь…»

Она и сама не могла понять, почему в ее глазах появились злые слезы обиды и вообще почему она до сих пор не уехала отсюда, а как последняя мазохистка, наблюдала за трогательной сценой, чувствуя себя так, словно от нее снова пахнет и ей по-прежнему устало и презрительно указывают место…

Они уходили, взявшись за руки, а она все смотрела им вслед, бормоча проклятия и угрозы, едва слышно…

Когда они ушли и наваждение кончилось, она достала сигарету, откинулась на спинку сиденья и пробормотала:

— Посмотрим… Мы еще посмотрим. Кто у нас…

Не договорив, достала крошечный мобильник, набрала номер.

Через три часа она узнает о своей сопернице все. «Может быть, на чей-то взгляд я и быдло, — подумала она, закончив разговор, — но у меня есть то, чего нет у вас, мои хорошие… Власть».

Удивительно, но от этой мысли впервые не стало легче.

Что-то пели на английском. Тихо. Катя и не вслушивалась — музыка была впервые только фоном. Она говорила сама и слушала его, потому что очень хотела понять, что там скрыто, за этими глазами…

Ей было легко с ним разговаривать.

Он внимательно ее слушал, слегка наклонив голову вправо, тоже пытаясь постичь, что у нее спрятано там, внутри.

— Правда, банальная история?

— Нет, — покачал он головой. — Просто странно, почему мы не встретились… Наше училище рядом с консерваторией…

— Наверное, не надо было…

— Всему свое время, — грустно усмехнулся он. — Но почему ты не осталась в Москве?

— Я не поступила бы, — пожала она плечами. — Не такой уж огромный талант… А тут была тетя. Тетя работала в «консерве» и всех знала… Потом тетя умерла, оставив мне квартиру. Да и работу я здесь нашла быстрее… И потом — я же надеялась, что он хотя бы заинтересуется ребенком. Но нет. Ему это было… Знаешь, если уж человек решил, что он гений, это не исправить.