Браво!
Как в концертном зале, подумал он.
— Мы хотим впервые представить вам того человека, который придумывает эти танцы, — вкрадчивый голос со сцены заставил его напрячься.
Он невольно сделал движение назад, в тень, прячась от взгляда хозяина, направленного на него.
— Саша, не стесняйся! Сколько можно?.. Выйди к девочкам. Ведь и в самом деле — шедевр получился…
Сначала Катя не поняла, где она находится. Она все еще искала глазами Надю, но тут на нее обрушилась темнота, а потом музыка…
То, что она видела теперь на сцене, показалось ей странным, и отчего-то эта девушка в глухом черном платье показалась ей похожей на нее, Катю… То, что она танцевала под любимого Орфа, Кате и нравилось, и не нравилось… Когда рыжая танцовщица… Катя не сразу узнала Люду, а когда узнала, снова вспомнила про Надю, но как ее тут найдешь, в такой темноте?
Когда Люда начала снимать с девушки одежду, у Кати забилось сердце, точно все это происходило с ней и с Надей тоже, и липкие пальцы чьей-то похоти теперь стали почти осязаемы, как иногда случалось с Катей. Ее воображение иногда оказывало ей вот такую медвежью услугу.
Странный танец завораживал и отталкивал, Кате хотелось уйти, отвернуться, не видеть происходящего на сцене, но она не могла оторвать глаз, потому что это было про нее… Это не девушка на сцене падала низко-низко, в пропасть, откуда нет возврата. Это Катя.
Когда в зале зажегся свет, она зажмурилась — свет ударил по глазам — или по душе?
Открыв их, она сразу увидела его — возле стойки бара — и сначала немного удивилась, подумав про себя: что это — такое жуткое место, что он здесь делает? Но потом она вспомнила про Люду и попыталась его оправдать для себя.
Когда его вызвали на сцену, она замерла, пытаясь слиться со стеной, к которой прислонилась невольно, чтобы не упасть, а он стоял, растерянно улыбался и даже поклонился… Постановщик танцев. Хорошо, что не танцор…
— До чего красив, — услышала она рядом с собой и невольно обернулась на голос.
Дама, сидевшая за соседним столиком рядом с Катей, источала материальное благополучие. От нее на километры пахло сытостью, довольством и высокой самооценкой. Тем, чего никогда не хватало Кате. Она даже позавидовала ей…
Та, с кем она разговаривала, была плохо различима в полумраке, но Катя видела ее руку, унизанную перстнями.
— Почему он больше не танцует? — вздохнула сокрушенно дама. — Помнишь его? Супермальчик…
— За постановку больше платят, а у него дочь, — сказала вторая.
— И почему он не найдет себе нормальную богатую бабу?..
«Перестань подслушивать, — приказала себе Катя, не сводя глаз со сцены. — В конце концов, тебя все это не касается…»
В это время он и посмотрел в зал. Прямо на нее. И невольно подался назад, пытаясь спрятаться. Его губы шевельнулись, а глаза раскрылись широко, ей показалось, что он испугался…
Губы ее сами раздвинулись в злой улыбке. Она одними губами прошептала: «Тарзан», — но он будто услышал ее. Покраснел и бросился к ней.
Она развернулась и пошла прочь.
«Золушка, — усмехнулась она про себя. — Золушка, удирающая с этого нуворишского бала… Смотри не потеряй свой хорошо растоптанный сапог тридцать восьмого размера. Как же все пошло-то, Господи…»
Он выбежал на улицу, не замечая холода.
— Катя!
Вокруг шли прохожие, уже замерзшие от начавшейся зимы. В магазине напротив украшали елку в витрине…
— Катя…
Ее не было. Она растаяла в окружающем холоде и мраке. Растаяла. Исчезла…
Он достал сигарету. Руки не слушались его от холода. Рукам было наплевать, что внутри у него пожар, они подчинялись законам природы… Они были частью тела, а не души…
Он выбросил сигарету и вернулся в теплое помещение.
— Саша, ты гений…
— Здорово, Сашка! Ты превзошел сам себя…
— Сашенька, голубчик, дай я тебя поцелую…
Он улыбался, кивал, раздавал улыбки направо и налево, потому что ни одна из них не была искренней и ничего не стоила.
Дошел до служебного входа и только там, упав в кресло, закурил и понял, что сейчас произошло.
— Сашка? Что с тобой? Что-то случилось?
Люда опустилась рядом с ним, глядя ему в глаза.
— Сашка, что… Господи, на тебе лица нет! К тебе старая корова какая-то клеилась, да? Да положи с прибором… Саш, голубчик, не смотри так…
— Все в порядке, — выдавил он из себя жалкое подобие улыбки. — Просто я ее только что потерял.
— Кого?
— Катю…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Выключи, — попросила Катя.
Надя пожала плечами. Попсятину она и сама не любила. Она щелкнула пультиком. По «Культуре» передавали «Травиату».
— Это подойдет?
— Нет, — отрезала Катя, найдя сходное между судьбой мальчика-стриптизера, про которого распевала Хлебникова, и бедной Виолеттой. — Лучше поставь свой «Рамштайн»…
— Нет, мать, ты, конечно, продвинутая тетка, но наряжать под «Рамштайн» елку мрачно…
— Так ведь и Новый год — мрачный праздник, — усмехнулась Катя. — Стали старше. Приблизились к смерти… И вообще — что он нам несет, чертов Новый год?
— Ты не мать, ты Жан-Поль Сартр какой-то… Экзистенция твоя меня пугает…
Надя ловко приспособила блестящий шар — она купила его сегодня и отчаянно им гордилась. Красивым, слишком красивым… Остальные игрушки померкли рядом с этим волшебным великолепием.
— Поехали на Рождество в Москву, — сказала Катя.
— Нет, его лучше снять и повесить на дверь, — решила Надя и начала снимать свой шар. Предложение поехать в Москву застало ее как раз в тот момент, когда она его снимала. Рука дрогнула, и шар упал.
— Черт! — огорчилась Надя. — С какой стати?..
— Рождество надо встречать в кругу любимых людей, — сказала Катя. — Близких. Родных…
— Это же мы с тобой и есть, — заметила Надя, убирая остатки блестящего великолепия. — Шар жалко… Но может, это к лучшему… Он не сочетался с нашими скромными старыми шариками…
— Источал яркость и великолепие, — грустно согласилась Катя. — Как у людей…
— Ма, ты меня просто пугаешь… Теперь ты перекрываешь даже Сартра! Ты еще запой басом, как Ник Кейв! Все хреново, и мы скоро помрем!
Она выпрямилась с мусорным совком, на котором блестели осколки.
— Не представляю, как с такой мрачной особой я буду встречать Рождество, — фыркнула она.
— Я тебе и предлагаю — поехали в Москву.
— Неохота, — честно призналась Надя. — Хотя бы дай мне подумать… — «В принципе я уже купила Сашке плюшевого мишку, а Саше — компакт с полным набором ллойд-вебберовских опер… Можно все передать через Люду. Но мне так хотелось их всех увидеть», — подумала она, созерцая осколки в пыли. Но и мать ей было жаль… Во-первых, та уже сто лет не была на исторической родине. Да и Рождество в Москве было совсем не плохой идеей… — Завтра я скажу тебе решение, — нашла она выход. — Как раз в новогоднюю ночь…
— Ага, — улыбнулась Катя. Последнее время она и улыбалась-то саркастично. Мрачно…
— Может, ты и права. Давай поедем, — сказала Надя. — А то ты совсем скиснешь… Вообще я заметила, у всех настроение загробное. Точно это последний год. Апокалипсис начнется прямо с первого января… Я с вами истончаюсь…
— Чего ты делаешь? — подняла удивленно брови Катя.
— Истончаюсь, — повторила Надя угрюмо. — Когда вокруг тебя ходят с мрачными рожами и только неполноценные идиоты хранят на устах тупые и радостные улыбки, нормальный человек едет крышей и истончается…
— Ну и смесь! — фыркнула Катя. — Возвышенный штиль со сленгом рождает забавную смесь…
— Зато точно передает мое состояние. Ладно, завтра я тащусь за билетами… Или послезавтра?
— Послезавтра, — решила Катя. — Народу будет меньше… Все перепьются, и никто не захочет ехать в Москву… Кроме нас с тобой.
Надя подумала, что она-то никуда не хочет, ей и дома хорошо, но промолчала.
Знать бы, что произошло с ее матерью и с Сашей тоже… Но они не хотят говорить на эту тему, и Люда тоже молчит… Заговор молчания вокруг Нади.