- И что же изменилось?
- Я понял, что человек сам не знает себя до конца. Нет, я это знал и раньше, конечно. Но дело в том, что... даже говоря искренне, можно заблуждаться. Можно совершенно искренне утверждать какую-нибудь глупость, говорить вещи ложные. И тем самым лгать перед Богом, которому открыто всё.
- Ничего,- сказала Леди.- В рождественскую ночь можно и помянуть Бога.
- Хочешь сказать, понесло на душеспасительные темы? Может быть, ты права.
- Нет, что ты. Я совсем не хотела...- заторопилась Леди.
- Ведь бывает так, что два человека разговаривают, и оба говорят искренне, а друг друга не понимают. Взаимопонимания так и нет. И можно думать, что ты лжёшь, а на самом деле, говорить правду. Кому из нас открыта вся правда до конца? И кто может утверждать, что если он говорит искренне, то он говорит правду? Есть некий порядок вещей, и мы то следуем ему, то уклоняемся от него... Может быть, это даже не совсем то, что я хотел сказать... Но нужно чувствовать, слышать, слиться воедино. С чем? С миром, наверное. Но всё время открывать себя. Не изнутри наружу, а внутри себя самого. И даже так: извне вовнутрь,- нет,- скрытое в проявленном? Себя через то, что окружает. И всякая красота мудрее всех наших суждений, как бы искренне мы на них ни настаивали. Но к чему я всё это говорю? Вот мы с тобой сидим сейчас, нам хорошо. Завтра всё изменится, но ведь так оно и есть, рождественская ночь бывает только раз в году... Ой, Леди. Нет, я всё-таки слишком много выпил, чтобы связно выразить это. Дело не в том чтобы не лгать, а в том, чтобы не говорить ложное. А как человек освободится от этого ложного, это уж его собственный путь. Так, наверное.
- Ты на всё хочешь найти ответ,- медленно произнесла Леди.
Я увидел, как флажки свечей встрепенулись от её голоса, или это мне показалось?
- Но, может быть, самое прекрасное в самой загадке?
- И если люди найдут смысл жизни,- сказал я,- то им больше нечего будет искать, и незачем жить? Да, наверное... Всё прекрасное всегда таинственно, всегда хранит в себе некую тайну, и тем влечёт нас к себе... Ступень за ступенью, и каждый шаг...
- Хорошо, что мы никого не стали приглашать,- сказала она.
- Да. Рождество - домашний праздник. Это такое странное чувство... У меня есть дом...
- Правда, здесь хорошо? Здесь всё было так запущено...
- Как-то раз я разговаривал с одной дамой, и она делилась своими впечатлениями от Рима. Я спросил её, как ей понравился Колизей. И знаешь, что она ответила? "Он очень запущенный".
- Почему ты смеёшься?
- Да нет, это я так. Он, и вправду, запущенный. Я думал, что всё это пережитки буржуазности, смешно, да? Ты знаешь, мой отец говорил: "Для каждого мужчины наступает время, когда он хочет, чтобы у него был свой дом". Он говорил, что оно наступит и для меня.
- Ты не поверил ему?
- Конечно, нет. Я был маленьким и слабым, и я считал, что он рассуждает плесневелыми догмами вековой тупости. В чём-то так оно и было...
- Но он был прав.
- Да, но я и теперь вижу, что мир очень испорчен. Я вижу это даже лучше, чем раньше. Но ничего. Я ещё приведу его в порядок.
- Он очень запущенный, да?- засмеялась она.
- Помнишь ту нашу вечеринку?- сказал я.- Ту самую.
- Конечно, помню.
- Помнишь?
- Ну конечно, помню!
- Это было почти то же, что и сейчас, это чувство...
- "Почти"- значит, не то же?
- Там всё время слонялись какие-то люди, я их не знал, и я говорил себе: "Кто они такие? Что они делают здесь? Почему они не уходят и зачем пришли?"
- Ты не любишь гостей,- сказала она.
- Я не люблю чужих,- сказал я.- Помнишь, как мы выбирали, кого пригласить, а я никого не знал, и ты рассказывала мне о каждом, а я всё равно не мог представить себе, что это за люди.
- Да, помню,- сказала она.- И ты говорил: "Зачем их приглашать, нам не нужен никто..."
- Да, да! Так оно теперь и будет. Мы будем с тобой вдвоём, только ты и я, сколько бы ни пришло гостей, чтобы поздравить тебя с днём рождения. Это будет наш дом!
- Нарезать ещё апельсинов?- предложила Леди.
- А?- сказал я.- Да, конечно.
......................................................................
Я подумал: "Разве они зелёные? Ведь они синие!"
Никогда, никогда я не видел таких глаз.
Она опустила веки, и зрачки скрылись в тени ресниц. И я коснулся её ресниц губами. Они дрогнули. Она открыла глаза...
.........................................................................
Стены, голубой потолок, ночник. Она слышит?
Мои мысли как призрак каравана,- ночь,- такой размеренный, такой степенный ход, они сами знают путь, и мне не нужно бояться за них, их шаг, уверенный, как по ступеням лестниц, залам, переходам родового замка. И факела горят, их свет зыбок.
Я почувствовал, что подушка под моей головой становится огромной, испарина, моё тело оторвалось от постели и... исчезло. Моя голова отделилась от тела и забыла о нём. Мысли стали так свободны, как не были никогда, и я поплыл через пространство комнаты, от света ночника туда, в ночь и сквозь неё... Я видел своё тело.
"Оно живое или мёртвое. Что покидает его, когда оно становится мёртвым?"
Я слышал голос, и он был беззвучен как сама разгадка.
"Сокращение сердца создаёт движение крови в сосудах..."
"Мир - это тело. Его нервные центры - это центры жизни".
"Быть его частью... Или его центром..."
"Стать его центром, вдохнув в него свою жизнь, а значит..."
"... а значит..."
"... он мёртв сам по себе, но, став твоим телом..."
"... ты сольёшься с ним воедино, и он будет жив твоей жизнью..."
"... все эти люди..."
"... сами по себе мертвы, они живут исполнением воли. От центров жизни..."
"Все центры сходятся к одному..."
"Стань им!"
"Наполни мир силой твоих желаний..."
"Ты стал им!.."
Я погрузился в транс. Я видел темноту и свет, я увидел свой глаз и его зрачок, чёрный круг, и в нём я увидел мир, он был словно солнце, собранное линзой в фокус, чёрное солнце ночи.
Я увидел свет, окно плавилось от его холода. И это всё.
Я подумал: "Вот свет вселенной".
И Леди увидела мои глаза, и я услышал, как она вскрикнула.
И я очнулся.
2. Танец
...........................................
Что изменилось в их мире? Чья-то рука сменила партитуры, но аккомпаниатор продолжает играть, и бег его пальцев всё так же безукоризненно точен; разве споткнулись они, или он сбился с такта, растерялся, увидев перед глазами незнакомые ноты? О, нет. Он искусный маэстро, его движения отработаны, техника безупречна, его взгляд мёртв, что же смутит мёртвого?
И нарастающий прибой аккордов захлёстывает резонатор танцзала и падает в зеркала, и они возвращают его, и он растекается над зализанным подошвами ног полом, туманясь как жидкий гелий, и ласкает слух танцующих пар, и, послушны ему, они играют свой танец - раз-два-три, смена позиций, раз-два-три,- и я иду среди них и вижу их вокруг себя, хрустальный покой их глаз - движение рук, поворот головы, движение рук.
Я подхожу к зеркалу и вижу богинеподобного Галлиена, золотую пряжку плаща, томность полуопущенных век, я вижу двух женщин, их имена Зиновия и Саломея.
И зеркало возвращает меня, а вокруг манекены играют свой танец.
Танец для живых скульптур.
От люстр светящийся шлейф как мантия спадает на плечи Адольфа Гитлера. Не прерывая дирижировать, он поворачивает ко мне лицо и через плечо ликующе шепчет: "Толпа подобна женщине! Они безвольны как куклы",- он заговорщески подмигивает мне и поворачивается затылком, и я знаю, что он прав, но знаю, что и он не заметил, как чья-то рука сменила партитуры, да и сменились ли они?