Она не могла припомнить, с кем Джим вел интрижку в прошлом сезоне — с леди Трене или с леди Максвелл.
— Понимаешь, они все очень близкие друзья, — объясняла Клер. — И я не знаю, кто из них кто. Иногда мне кажется, это была одна, а иногда — другая… В любом случае, лично меня он не очень интересует.
С Фионой Джим никогда не заговаривал о других женщинах. Никогда никого из них не упоминал.
Приходя к Пальони с друзьями, он, в отличие от большинства мужчин, кланялся и улыбался Фионе, хотя не подходил и не заводил разговор.
— Кто это? — услышала как-то она обращенный к нему вопрос девушки, с которой Джим двигался в танце мимо столика Фионы, послав ей улыбку.
Девушка была хорошенькая, ее только портила сердитая гримаска. Молоденькая, но уже явно пресыщенная.
Ответа Джима Фиона не слышала, только заметила, что девушка несколько раз оглядела ее с ленивым любопытством.
Она никогда не чувствовала в себе такого подъема, как теперь, после скучного и апатичного существования с отцом и одиночества после его похорон, пока приводились в порядок его дела.
Все переменилось, перед нею открылся совсем другой мир, полный недосягаемого и запретного, но вдохнувший в нее новые интересы, которые возникали при встречах с новыми людьми.
Дональд, покончив с редактированием, сунул бумаги в карман.
— Я сам передам редактору, — сказал он. Фиона поблагодарила, а он заплатил по счету. На улице только начали сгущаться сумерки. Кинга-роуд сияла желтыми огнями, которые освещали витрины овощных лавок и магазинов, заставленных антикварной мебелью.
Деревья на Ройял-авеню набухли почками, а это был признак приближения весны, и жирные голуби уже ворковали на ветках.
«Здесь будет мой дом», — думала Фиона, озираясь вокруг.
Здесь, где отныне она будет жить, все выглядело домашним и уютным, словно не было рядом великолепного Мейфэра и суеты Оксфорд-стрит.
И Дональд окажется рядом, всего через две улицы. Она улыбнулась ему, лицо ее осветила яркая витрина ломбарда, она взяла молодого человека под руку и сказала:
— Ты очень добр ко мне, Дональд.
— Ты же знаешь, мне хочется, чтобы ты была счастлива, — серьезно ответил он.
— Вон наш автобус, — поспешно проговорила Фиона, вдруг обрадовавшись возможности побыстрее улизнуть от него. — Скорее, а то упустим.
Они перебежали через улицу и вскочили в салон.
Через двадцать минут Фиона уже сидела в своей крошечной комнатке. Погасила свет, вытянулась на кровати, закрыла глаза. Она устала, но к вечеру ей обязательно надо быть веселой и свежей.
Гадала, увидит ли Джима, и предчувствовала, что увидит.
— Джим! Джим! — прошептала девушка вслух его имя.
Как он ей нравится! Можно понять тех женщин, которые за ним бегают. Она и сама бегает, и наплевать, пусть все это знают.
— Джим! — снова шепнула она.
— Я люблю тебя, Джим, — растерянно пробормотала Фиона, и в ответ он опять поцеловал ее.
Они провели изумительный вечер, танцуя у Пальони. Джим пришел туда сразу после одиннадцати.
Он пригласил Фиону за свой столик, она шла к нему через зал с трепещущим от волнения сердцем.
Они танцевали вдвоем, и Фионе казалось, что разгоревшийся в ней огонь передается Джиму и он смотрит на нее не так, как прежде.
— Пойдем, — сказал он наконец. — Я договорюсь с Пальони.
Автомобиль поджидал, они помчались по опустевшим улицам, Фиона чувствовала на разгоряченном лице холодное дуновение ветра. Джим остановил машину перед огромным зданием в Мейфэре, они молча поднялись по широкой лестнице к дверям его квартиры.
В топке камина пылали поленья, Джим зажег затененные абажурами лампы, Фиона опустилась на низкий диван.
Она сидела, глядела на него, потом он обернулся, глаза их встретились. Словно по команде, она поднялась и пошла навстречу его протянутым рукам.
— Милая… милая! — шепнул он в тот миг, как их губы сомкнулись.
Ей казалось, будто пролетели часы, прежде чем она подняла к нему лицо и вымолвила:
— Я так… тебя люблю…
— Нет, Фиона… не надо, — оборвал Джим. Внезапно он разомкнул объятия, уронил руки,
потом, видя смятение девушки, снова стиснул ее, почти грубо.
— Фиона, Фиона! — бормотал он. — Ты вскружила мне голову!
Он целовал ее снова и снова, а когда отпустил, она никак не могла отдышаться от волнения и от поцелуев.
Фиона ухватилась за стул и села. Джим секунду постоял, задумчиво глядя в пространство, словно гадал о будущем.
Потом взял ее за подбородок, приподнял голову.
— Ты действительно любишь меня, Фиона? — спросил он.
Ответа не требовалось, он все понял по дрожащим губам и по искреннему, устремленному на него взгляду.
Ей не пришлось произносить слова, она спрятала лицо у него на плече.
— О милая! — воскликнул Джим, а потом голос его зазвучал по-другому: — И я тоже тебя люблю. Я это знал, Фиона, знал с той самой минуты, когда увидел тебя. Послушай, моя дорогая. Я боролся. Пытался не приходить, не встречаться с тобой, старался уберечь тебя от падения.
Я пробовал относиться к тебе, как ко многим другим девушкам, которых встречаю каждый день. Но это чувство гораздо глубже.
Я знал в тот момент, как увидел тебя, знаю сейчас, и… не могу справиться… и… никогда раньше не испытывал ничего подобного.
Он отошел, резко повернулся на месте.
— Это любовь, Фиона, первая в моей жизни.
Фиона сидела с сияющими глазами, крепко сжав руки. Он любит ее… он любит ее — вот все, о чем она могла мечтать.
Голова шла кругом, и не успела она как следует осознать происшедшее чудо, как Джим очутился рядом и обнял ее.
— Почему я не уехал, Фиона? Объясни! Я понял опасность, как только увидел тебя, как только мы в первый раз танцевали и твое милое личико было совсем близко.
Ты никогда не догадывалась, Фиона, до чего мне хотелось поцеловать тебя во время того первого танца. Я понимал — это было бы безумием. Я понимал, что единственный шанс для меня — это отъезд за границу, но не уехал, милая, по малодушию и по глупости. И вот теперь оба мы с тобой в страшной беде.
— В какой беде? — выдохнула Фиона.
Вся радость вдруг схлынула, остался лишь страх, ледяной хваткой стиснувший сердце. Джим на секунду опустил голову к ней на колени.
— Я мерзавец, Фиона, милая. Ты должна была это почувствовать с первого взгляда. Мерзавец.
— Почему, Джим… почему? О, дорогой мой, скажи, почему?
Поглощенная отчаянием Джима, Фиона нежно дотронулась до него рукой.
— Слушай, Фиона, — продолжал он, — я тебе все расскажу.
В прошлом году я охотился в Лестершире, упал и довольно серьезно расшибся. Меня перенесли в ближайший дом, жилье местного сквайра.
Кажется, этот грубоватый, но добродушный мужчина не очень обрадовался при виде меня, в чем, разумеется, не было ничего удивительного, тем более что мне требовалось не меньше двух докторов. Однако он отвел мне лучшую в доме комнату, хотя в первые два дня я чувствовал себя слишком плохо, чтобы интересоваться, куда меня поместили. И лишь на четвертый примерно день, пойдя на поправку, впервые увидел хозяйку.
Она вошла в комнату неожиданно и застала меня врасплох. Я принялся извиняться, выслушал ответные заверения, будто не причинил им никаких хлопот. Но она…
Я хочу описать ее тебе, Фиона, поскольку для меня очень важно, чтобы ты поняла меня.
Она не слишком высокая, чересчур хрупкая, многие сочли бы ее худой. Впрочем, фигура значения не имеет… при встрече все видят только лицо. Лицо белое, красоту его классической не назовешь, но лицо ее обрамлено ( темно-рыжими волосами с вишневым оттенком.
Глаза очень большие, серые, смотрят, кажется, далеко за горизонт и как будто видят то, чего не замечают другие. Все это звучит не совсем обычно. Рот ее всегда чуть-чуть улыбается, немножко тоскливо, словно она вдруг испугалась чего-то. Рот красивый, манящий, почти страстный, но даже в ее осторожном смехе есть признаки страха.