В ресторанчике зарево вин,
Ходят воры и врут златоусты.
Я гулял и заметил один
Уголок оскорбленному чувству.
Шел снежок, не спеша и не густо…
Елки в святости зимних седин…
И трудящийся рыл гражданин
Уголок оскорбленному чувству.
Но до этого мне далеко…
От любви умирают не часто.
Балерина в телесном трико
Даст мне ручку белей алебастра.
Даст мне нежную ручку – и баста!..
Предрассветных небес молоко,
Дальний вальс утихает легко…
От любви умирают не часто.
НИЧТО
Ничто… Пусть пролегло оно
Для любопытства грозной гранью…
Пусть бытие его темно
И заповедано сознанью.
Истлел герой – возрос лопух.
Смерть каждой плоти плодотворна.
И ливни, оживляя зерна,
Проходят по следам засух.
«Или око хочет, кои веки…»
Или око хочет, кои веки,
Не взирать на мрачные харчи,
Или Гитлер жжет библиотеки,
Или кот мурлычет на печи,
Или телу розовых царапин
Надобно. Какая чепуха.
Или снова голосит Шаляпин
«Жил-был король
И у него жила блоха…»
Нет, гряди в смиренную обитель,
В новый быт медвежьего угла,
Средних лет делопроизводитель,
И начни производить дела.
Средних лет, подержанный и близкий,
Днесь навеки ты любезен мне
Ловким слогом дельной переписки,
Верностью пенатам и жене.
«О, молодость моя невозвратимая!..»
О, молодость моя невозвратимая!
Невозвратима или невозвратна?
Нет, прежде чем рыдать, я руки вымою,
Чернильные смывая с пальцев пятна…
Из комнаты я выжну парфюмерию
И окись поцелуев из подушек,
Свою наличность взвешу и измеряю…
Но как скупца она меня задушит,
Она меня приспит, как мать младенчика,
Убьет заторможенным изобильем.
Я не спасусь не дачею бревенчатой,
Ни ваннами, ни молоком кобыльим.
Она меня сведет к сухому пению,
К запутанным и некрасивым невмам…
Как будто бы повержен на колени я
В богослуженье горестном и гневном.
Печаль отцов, молва ученых чижиков,
В кровавую кошелку полезай-ка.
Близь шашлыков, среди лимонов выжатых
Раскрыт «Подарок молодым хозяйкам».
МОЛИТВА О ДИКОСТИ
От болот с огненосными торфами
Отлетит ночь.
Ужаснет исступленными арфами
Жителей дач.
На железобетонные нужники
Наляжет ночь.
И похабные тощие бражники
Воспляшут вскачь.
Ты меня византийскими ризами
Коснешься, ночь,
Старой девы над чахлыми розами
Раздастся плач.
И, чреватая блудом и кражами,
Иссякнет ночь.
И возблещет над свежими рожами
Рассвет удач.
Но кто не спавший выйдет на рассвете,
Перегорев от страсти, от водки или просто так перегорев,
Тот может вдруг отвергнуть штуки эти –
Веселые трамваи,
Гудки заводов,
Каблучки деловитых дев.
Тот не поймет – чему же тело радо?
Буддийской ломоте в костях –
Предвестию священных льгот?
Вдруг прянет пьяный бред – Голконда, Эльдорадо,
Но ничему не удивится тот.
Придя домой,
Он ляжет на диван и молвит: «Да уйдите ж,
Досадные коты и человеки! Я хочу спать…»
И, погружаясь в сон, в холодный чистый Китеж,
Еще не захлебнувшись, помолится так:
…………………………………………………
«Где над людской помойкой в гуле…»
Где над людской помойкой в гуле,
Звуча, присутствовали пули,
Зачем мне было иго баб,
Зачем я был смешон и слаб,
Зачем казались мне легки
Стихи, чулки и коньяки?
Страстной Четверг, страстной Четверг!
Ты улыбнулся и померк,
И я тебя опять отверг…
Но вдруг заметил я, как мало
Осталось юности в сердцах,
А только лишь смешно и ало
Флажки танцуют на домах.
Да, жизнь назвали новым бытом,
Корыто стало вновь разбитым,
И я заплакал над корытом…
………………………………….
Страстной Четверг. Кого проклясть.
В сем <…> и постыдном хоре.
Где иллюстрируется страсть
Рисуночками на заборе?
Был дом и был Страстной Четверг,
И это всё я вдруг отверг.
Как зачарованный Эдил,
Я переулками бродил,
Я в диких звездах ночевал,
И снился мне за балом бал,
За валом вал,
За лалом лал.
Как были некогда милы
Детей безгрешные балы,
Как были некогда светлы
В Крыму прибрежные валы,
Как горько губы охлаждал,
А сам мечтательно пылал
В кольце девичьем подлый лал…
Я свой разыгрывал финал,
Я ноги женщин заклинал,
Страдал – и отойти не мог
От незаклятых женских ног.
И губы, жёсток и жесток,
Терзал трагический чулок,
И было всё – коньяк и ночь.
А этому нельзя помочь…
О, где ты, всероссийский морг,
Где трупный теплился восторг?
Вдали, как маленький орешек,
Парит земля, на ней весна,
И бродят табуны усмешек
И вольной грусти племена.
А над предместьями тумана,
Над приголосом тихих птах
Всё ж неразгневанно, но рьяно
Скорбит Царевна-Несмеяна,
Храня сапфиры на перстах…