Андрей приостановился на миг у лодки. Но тотчас понял, что если он возьмёт лодку, то она не сможет к нему переплыть. Была такая надежда, да и уверенность была, что должна она приплыть. Это всё и решало: как быть потом? Собственное обещание «пристрелить» теперь виделось постыдным, добавляло позора.
— Славка! — криком позвал он своего рабочего. Хотел, чтоб тот перевёз, а потом вернулся. Холодно — вплавь-то!
Люди мелькнули наверху. В оконном отсвете казалось, что их много.
— Войну я закончил на фронте! — сорвано прокричал он еще раз, туда, наверх. — На Втором Белорусском, под руководством маршала Рокоссовского! Под Берлином!
Длинные тени косами скользнули по отлогому берегу. И это уже когда-то было: только лаяли собаки, и стрекотал автомат.
С разлету, не раздеваясь, Андрей прыгнул в воду. Ледяная вода, как огонь, опалила жгучими искрами. Потянули вниз наполнившиеся водой сапоги. На плаву он постарался скинуть сапоги, цепляя пятку за пятку, но они сидели туго на портянках, ноги застревали в подъеме. Так он и погрёб, пошёл вперёд с болтающимися сапогами. Стылость проникла внутрь: влилась в тело, словно в посудину, заполнила, скручиваясь где-то под ложечкой в мёрзлый ком. Наступила редкая ясность: все хороши. И все правы. Кроме него. Он и есть — помеха своему открытию. Такому близкому, и далёкому… пока он есть. И впервые, за всю его устремлённую вперёд жизнь, онемелая рука на миг, на долю мгновения потеряла стремительную силу своего движения. Пока он есть — и будет водить кругами по омуту. Пока он есть. Пока…
Он еще крутнулся винтом, гребнул с той самой улыбкой, с которой молодых забирали в плен: руки-ноги не слушались его, ровно их не было.
Она — река…
Шаман под старой лиственницей с летящими в друг друга стрелами степенно кивнул головой ему во след.
Алмазная не единожды бывала на этом месте, оставляла у дерева со стрелами кусочки еды. «Духи — жертва нужен», — беззвучно раздавалось во всю тайгу.
Сорвался с неба, полосонув до земли, рассыпался метеорит. Христов камень.
Она река… Ревнивые златокудрые русалки счастливо защебетали вокруг него, повлекли за собой, на встречу к Хозяину земли и вод. «Ты, смертный человек, прознал, что ведомо лишь нам, — встретил его длиннобородый дед, — с нами тебе и быть. А людям дорога отныне открыта».
Так слышалось у реки Алмазной. Так думалось ей. Так стала она знать.
Чаша
Три дня и три ночи Елена металась по реке, плавала с рабочими в моторной лодке, которые бороздили воду баграми. Цепляли траву, поднимали со дна топляки — багор вдруг натыкался на что-то упругое, мясистое, со страхом и надеждой тянули его вверх, рыхлое древесное тело безжизненно всплывало и тотчас ухало вниз, оставляя на течении облако мути. Теперь она становилась в душе росомахой, готовой кинуться и загрызть. Знать бы точно, кого: много виновников являлись ей, и на каждого хватило бы у нее сейчас хищной злости. Но хуже всего, что хотелось покусать себя. Закусать в кровь! Она призвана была оберегать его, лелеять! Ведь его Бог ниспослал для нее — и его ниспослал для всех!
Оленихой в эти дни представала себе Аганя. Была пора гона, и лес откликался её чувством. «Оп, оп», — со сладким прикрякиванием зазывала самца лосиха. Изюбр трубил в ответ, поспешая на встречу, ломая ветви на пути. Летел, не боясь сразиться, может быть, в смертном поединке с таким же бросившимся на любовный зов другим сохатым, с вожделенной пеной у рта и нацеленными мощными рогами. И олени сновали кругом, выбивая копытами на земле пятаки для поединков и любви. Но вот самка понесла, и весь пылкий звонкий трепетный мир исчез для неё, затаился украдкой внутри, а извне стал настораживающим и опасным.
И даже скатившаяся с неба звезда, зримо брызнувшая алмазами, лишь на миг заставила подумать о тревожном. Аганя оставалась неторопливой оленихой, с плавными бережными движениями. И день-другой спустя, когда страшная весть облетела тайгу, пошатнув всё сущее вокруг, у неё не подкосились ноженьки, не хлынули слёзоньки ручьями. Она заметила, как люди с удивлением на неё смотрели: на её спокойствие. Было странно: она уже словно знала, что такое случится, и одновременно не верила, что его больше нет, и не может быть. Она придержала, провела рукой по животу, где и он, и всё сущее неизъяснимо продолжалось.
«Время не ждёт, голубушка», — ясно услышала знакомый ласковый голос на исходе третьего дня Елена. Он прозвучал справа, из-за спины, почти над самым ухом. Она обернулась и даже, почудилось, успела увидеть его лицо: раздумчивое, улыбающееся, заботливое. «Да что случилось-то? — как бы говорило оно. — Мы ведь работники здесь, слуги. И дело надо сделать». Видела ли, нет ли, в следующий миг она уже не могла точно сказать. Но понимание это, скрепившее стержнем, осталось: надо идти, только делом, подтверждением дела его может свершится заветное, правда справдится, а кривда скривдится. Кривда ссучится узелком, а правда распрямится.