Он нёс её, этот звероподобный человек. В прошибающем насквозь ознобе, в обморочном тумане, она всё ещё жила страхом минувшего. Ведь она уже готова была умереть, она уже умерла мысленно, и её выдернули оттуда, из пасти смерти. И она прижималась к своему страшному спасителю, потому что не хотела туда, обратно. Потому что он был тёплым! Так хотелось жить! Пусть унесет её неведомо куда!
Он отпустил её — и она даже испугалась, что он оставит её здесь, коченеть. Но он принялся водить её руками — искусственное дыхание, догадалась Аганя. Она даже попыталась подняться, сказать ему, что хоть и накупалась, но не утопленница же, в своем уме. Вдруг внутри что-то булькнуло, и изо рта, как из ледовой пробоины, выплеснулась вода. Сразу так легко стало, она даже заулыбалась, и к своему изумлению услышала собственный смешливый голос: «Вот нахлебалась, так нахлебалась!».
Он кинулся собирать сушняк: лохматый, руки граблями. Но в одежде — в обыкновенной одежде! Промокшие спички плясали в его руках — выходит, он тоже продрог? Она потянулась к коробку — ей показалось, что она лучше, сноровистее разожжёт костёр. Но коробок сразу вылетел из её рук. Он ловко подхватил его, рассыпав всего несколько спичинок. Чиркнул по самому уголку — по сухой кромочке. Береста затрещала, вспыхнула, как порох. Слабое ещё, но уже ощутимое тепло пошло от огня.
Ах, ты, огонь! Отныне она тоже будет склоняться перед ним, огнём, разведенным человеком, согревающим, спасительным, и станет кормить его, прежде чем опробовать кушанье самой, как это делают здешние.
Он стащил с неё ватник, стянул сапоги, кофту — она не сопротивлялась, понимала, зачем это он: надо всё просушить, так легче согреться. Но когда начал снимать штаны, резко оттолкнула его и отскочила сама. Скомандовала: «Отвернись!».
Лесной человек стыдливо ссутулился, стал медленно, в неловкости, поворачиваться. И такая знакомая застенчивая улыбка мелькнула в лохматой бороде, и глаза как-то робко, светло так посмотрели из-под тяжелого крутого лба…
— Ты?! — воскликнула Аганя.
— Я. Кто ещё? — совсем уж Васькой Коловёртновым развел руки лесной человек.
— Вася!.. — счастливо заплакала Аганя.
Её и без того всю трясло, а тут уж вовсе забило дробью.
— Ну, отвернись тогда, отвернись же! — не своим голосом всплёскивала она.
— Да не гляжу я. Нужно мне больно.
Краем глаза, она видела, как и он стал стягивать с себя мокрое.
Так они сидели на корточках — в чем мать родила, — жались к костру. Сначала с разных сторон, незаметно как приблизились, прислонились, греясь друг о дружку спинами.
Настуженность потихонечку таяла, тело сладко наливалось теплом. Вдруг бросило в жар и перехватило дыхание: она остро почувствовала, что своей обнаженной спиной касается голого мужчины. Точнее, касалась — её отбросило, будто током. И только спина всё хранила это странное ощущение.
— А ты как здесь оказался? — спросила настороженно Аганя.
— Как, как? Шел.
— Куда шел?
— Куда, куда? Шел, да и всё. Гляжу, баба тонет.
— Я серьезно.
— А я что, шучу, что ли?
— А выслеживал меня кто?
— Кто?
— Вот я и спрашиваю: кто?
— Ну, чё ты, в самом деле? Ну, пришел тебя попроведать. Тебя нет. Пошел искать.
— А прятался тогда чего?
— Чего, чего. А ты чего в воде-то шарила?
— Ничего, — теперь стала темнить она.
— Алмазы, поди, искала?
— А ты как знаешь, про алмазы?! Про то, что здесь их ищут?
— Чё, люди дураки, что ли?
Она покосилась на него. Он сидел, такой могутной, положив дюжие руки с продольными узловатыми мускулами на колени. Дыбилась грудь долгими мышцами, а рёбра под рукой можно было пересчитать. Подобранный, подтянутый в пояснице живот удивительно складно, как у доброго скакуна, переходил в бедро, перерастал в длинную ногу… А из под ноги — она не сразу поняла, что это такое, — гриб такой свисал, боровик… Как у коня же!
Она хихикнула, и он обернулся к ней.
Посмотрели друг на друга, не отворачиваясь.
— Поброюсь хоть, думал, тогда и подойду. — Вдруг проговорил он, глядя во все глаза.
— Побреюсь надо говорить… — поправила она.