— Вот тут подтянуть поясочек, — помогала соседка. — И ты — Любовь Орлова!
— Может, лучше, пойти, купить? — Агане всё-таки неловко одевать с чужого плеча.
— Хорошее стоит денег.
Деньги лежали в чемодане. Аганя достала и показала.
— Спрячь! — выставила Фая руки, испуганно оглядываясь, словно в комнате мог быть ещё кто-то. — Ты совсем, что ли? Такие деньги нельзя показывать! Хорошо, это я такая, а мало ли кого рядом могли поселить! Тебе надо деньги на аккредитив положить.
— А у меня и на аккредитиве есть.
— Ты откуда такая взялась?
— Я же уже говорила.
— Я не в этом смысле. У вас там что, все такие?
— Какие?
Фая вздохнула. И рассмеялась, покачивая головой.
— Нельзя такие деньги показывать. И говорить про них нельзя. Есть, а ты делай вид, что нет. Ты одна. Тебя могут ограбить. Убить могут за них! Это же юг, курорт. Сюда жульё со всей страны съезжается. А ты где работаешь? — заинтересовалась она.
Аганя задумалась: не поворачивался язык сказать, где. Не потому, что нельзя, а не хотела, и всё. Как не хотела пускаться в разъяснении, что это деньги, заработанные за год, и отпуск у неё — три месяца. Надо на что-то жить.
— В торговле? — угадывала Фая. — В продуктах? Нынче где продукты, там навар. Я сама в торговой системе. В комиссионке, — почему-то кивнула она на горку собственных платьев.
Фая загворщески приложила палец к губам. Таинственно открыла свою дамскую сумочку, которую она ставила на тумбочку зеркала, когда примеряла наряды, и одела ремешком на руку, когда занялась Аганей.
Из сумочки Фая осторожно извлекла бархатный футлярчик. Открыла, оставила крышку стоймя. И медленно, поглядывая загадочно на Аганю, стала вытягивать золотую цепочку. Чуть задержала руку, готовя и предвкушая момент, и выудила плоское золотое сердечко. Сердечко развернулось на цепочке — и брызнул искрами метеорит.
Маленький кристаллик чуть покачивался в золотом окоёме и, будто стосковавшись по свету, пускал собранные в пучок солнечные лучики. Бесцветный камешек был для Агани таким знакомым — и совершенно незнакомым. Гранёным — она видела алмаз впервые.
— Бриллиант, — гордилась новая товарка. — Пятьдесят семь граней! «Идеальная огранка» — так называется, мне сказали, «идеальная».
Колёный, пышущий жаром лом полетел в разморенном сознании Агани, полыхнули с треском шурфы, закачались сита-грохота…
— Эх, — вздохнула товарка добродушно. — Так и думала, что ты ничего не поймёшь. Болото! И офицеры такие же. Вам что стекло, что алмаз! Вот и старайся, стремись к чему-то в жизни!..
Она приподняла подбородок, застегнула за шеей цепочку — и шея её сделалась длинной, спина взяла стать, а золотое сердечко с бриллиантом одноглазо засветилось меж белыми овалами груди.
Капитан, однако, всё оценил по достоинству: если не бриллиант, то саму Фаю, к которой так и липли взгляды самых представительных женщин и мужчин. В ресторане было много света: люстра громадная. Аганя посматривала вверх и ждала, когда она упадет, — светильники над каждым столом вдоль стен. Фая гордо кружилась в вальсе, нацелив грудь на капитана, и поблёскивая маслянистыми губами, а бриллиантик выстреливал на все стороны и лады лучиками. Люди оборачивались, отслеживая свечение, женщины начинали трогать свои сережки и броши и, казалось, все и каждый топорщились, причем, отдельными частями — оголённой в глубокой выемке платья спиной, свисающим локоном или — вдруг — портсигаром. Капитан прогибался дугой, будто вбирал в себя всю распавшуюся ресторанную плоть, кружил женщину и оголодало выкатывал бельма.
Аганя, похихикавая про себя, улыбалась, победно представляя, что было бы, если бы сказать им здесь, что целые пригоршни алмазов, так запросто держала она в руках. Как сейчас, наверное, перебирает их, разглядывает в бинокуляр, раскладывает по весу и качеству, сменщик Андрюша! Потом пойдёт в клуб, возьмёт в руки гармошку или аккордеон — в последнее время он пристрастился больше к аккордеону, пробежится пальцами по ладам и:
Впрочем, ничего он не пересчитывает и не играет, а дрыхнет глубоким сном: ночь там у них — она с умилением отметила это «у них», — почти утро.
Официант подскочил, поставил на стол длинную бутылку. Согнулся. Не хворый вроде, не изболелся: другой работы не нашёл, что ли? Мужик ведь.