— С Элемкой?!
Она коснулась головой его плеча: его-то разве можно в чём-то винить? Он-то уж настрадался.
— И вечно прячется, подсматривает!
— А ты как думала: за тобой глаз да глаз.
Всё повторялось, и было по-новому.
Ей виделась юрта среди снегов. Намерзшийся охотник с добычей, вошедший в тепло, тянущий настывшие ладони к пылающему в очаге огню.
Она видела юрту и юртой была сама, теплой юртой с жарким внутри её огнем.
Ей виделась пашня и русый пахарь в льнянной просторной рубахе. Пахарь налегал на плуг, вёл борозду, и во влажную землю, под отвалы, в ямочки ложилось пшеничное семя.
Она видела пашню и пашней была сама, вспаханной, раскрытой солнцу землей, вобравшей золотое семя.
Жили они в отдельном домике с садом. И это стало новым чудом — сад, когда яблоко можно сорвать прямо с дерева. И самым спелым и вкусным оказывается то, которое отваливается само — чуть тронул его, оно уже и в руке. Или падалица. Или червивое — червяк-то, он тоже, не дурак, знает, в какое яблоко залезть. А можно срезать гроздь винограда — поднялась на стул, чик ножницами — и она в твоей руке, ядристая, с просвечивающимися внутри косточками. Но больше всего подивил грецких орех: Аганя сначала думала — не то слива растёт такая, не то, ещё что? Она считала, что орех таким и растёт, каким, случалось, его привозили на Север: как бы в костной оболочке. А оказалось, он в мягкой зелёной шкурке вызревает на дереве! Так, наверное, делилась она с Васей, и южане думают, что кедровый орех растет на дереве не в шишках, а как в магазинах продают, отдельными орешинками?
— А ты меня не приревновал? — она бросила виноградное ядрышко в рот.
Был вечер, и они сидели вдвоём на открытой терраске.
— К кому? — Вася качался на кресле, поставленном на полу дуги, как у деревянного детского коня.
— К кому, к кому. С кем ты меня встретил? Или ты там только на Фаю смотрел?
— На какую Фаю?
— О, господи! Ну, к офицеру, с которым я шла.
— К лейтенанту, что ли? Что к нему ревновать?
— Почему? Он очень даже ничего. Офицер!
— Что я тебя, не знаю, что ли? К нему — нет, — сказал он с нажимом на это «к нему».
И Аганя перестала спрашивать. Вася понял, о чём или, точнее, о ком она могла подумать. И подумала. Потому что о нем же подумал и сам он.
— К морю!
Вася повлёк её за собой, поднял на руки, закружил, понёс по тёмной аллее. Она забила ногами, стала шутливо отбиваться.
Ей нравилось купаться ночью. Было пустынно, только буи покачивались в полутьме, да отсветы корабельных огней тянулись к берегу по воде.
В три гребка Вася почти исчез из виду. А потом и вовсе — нырнул. Аганя плыла, разводила руками, смотрела по сторонам, а его все не было и не было. И она увидела — как вспомнила — стремительные воды Вилюя в ночи, человека, уносимого ими, такого сильного и такого беспомощного, такого редкого и так запросто скрученного потоком. Человек — в её взоре — ещё успел крутнуться, не то отчаянно сопротивляясь, не то махнув горячо на прощание, мол, живите! Аганя всполошилась, бросилась вперед, всё проглядывая в подступающей панике пустоту — да что же это, что же это за всесилие такое? — гребла она и смотрела, будто пыталась разорвать плоть надменных вод. Как там, далеко за буём, воды разорвались сами. Выбился столб брызг, а в них как бы и не человек — что-то долготелое, длиннорукое, обитающее в недрах морских.
Её охватила слабость, и она едва доплыла, ухватилась за буй. Хотела заругаться, но когда по другую сторону повис на буе Вася, лишь прыснула счастливым смешком.
— Мы доплыли до буя, — становился вдруг баловным Вася, — там не видно… — она пригрозила ему кулаком, — ни руля! Только ярко-красный буй, из воды торчит… как руль!
На море бегали они по нескольку раз за ночь, и несчетно — днём. Вася шутил, что на месте Емели-дурачка заставил бы ездить не печку, а кровать. Казалось, он мало о чём думал и просто жил, как живётся. Но даже когда он был очень весел, стоило заглянуть ему в глаза — тоска из них закатывалась ей в душу. И виделся путь: далёкий путь куда-то.
— Помнишь, ты мне сказку сказывала, — заговаривал он раздумчиво. — Как мальчишку забрала Снежная королева. Я всё гадал: а почему это ему надо было слово «вечность» сложить, чтоб освободиться? И ведь ты знаешь, догадался.
Они лежали на тёплых валунах. Чистая синь стояла перед глазами, и солнечные блики мешали смотреть.
— У кого в голове вечность, над тем хозяина нет, — Вася обернулся к ней в смущении, а она признательно сжала его мизинец.