Официант с администраторшей пропрыгали в кружении, как маленький кобель с большой сучкой. А к троим, сидящим неподвижно, устремились сразу несколько официантов с подносами. Но те не прикасались ни к чему, только лица их делались ещё правильнее, почетнее, требовательнее.
Вася, как ни в чём ни бывало, подливал вино, придвигал ей ближе виноград, улыбался. Аганя стала успокаиваться: всё же по справедливости.
— Вот говорят: «Самое дорогое у человека — это жизнь». А чем она так дорога? — Он всегда стыдливо щурился, когда пускался в размышления. — Кому дорога? Ему? — указал Вася на окладистый подбородок. — Ему дорога? А помнишь, я тебе про девчонку рассказывал, которая со мной лошадник на председателя надела, про Валюху. Она тоже освободилась. Вышла, сказывают, красавица. На пианино играет — ну, ясно дело, при хозяине жила. А ей тут, на свободе, через неделю глаз вышибли. Ей, может, эта жизнь, и вовсе не мила теперь?
— Цель нужна, — вылетело у Агани. — Без цели человеку никак. — Сказала она и покраснела: человеком, по которому она могла мерить «главное», был для нее только Бобков.
— Про цель я понимаю, — опустил Вася глаза. — Только таких, как он был — один, два и обчелся. Таких много и не надо. Я не такой, как он. Только и таким, как этот, — кивнул он опять на «окладистого», — быть не хочу. Смотри-ка, бедный, весь складками изошёл — всё, поди, о народе печётся. Нет, самое дорогое у человека это — не жизнь. Само дорогое — это…
Он сидел вполоборота, двигаясь, меняя, перебрасывая ногу на ногу. Усики узла на новом лакированном левом ботинке вылезли из-под кантика, лохматились, болтались в воздухе. Ботинки вставали рядом и разница бросалась в глаза: один шнурок лежал ровным стежком, другой — выкручивался мозолью. Аганя корила себя, что в такой момент, когда надо думать о Васе, она рассматривала эти шнурки. Они виделись разными — разными и были.
Вдруг он тоже уставился на шнурки. И усмехнулся. Агане жутко сделалось: ей часто казалось, что он всё про неё знает. Как знала она про Бобкова. И сейчас Вася точно услышал её мысли.
В глазах его вновь проглянул покой, долгий путь и добрая снисходительность. Двумя пальцами он что-то выудил из своего нагрудного кармана, взял её руку и вложил в неё… — как она сразу не догадалась, когда Фая бегала туда-сюда? — бархатную коробочку. Аганя разжала руку, раскрыла коробочку и выудила за цепочку бриллиант в золотой оправе. Она успела заметить как, будто в его отражении, окончательно расплылось и растянулось, потеряв всю свою пристойность, лицо с окладистым подбородком. Словно бы отлетела, ударенная током, приближавшаяся администраторша. И приостановились, будто на них нацелили пистолет, два милиционера.
— Так лучше. Я же вижу, — улыбался Вася. — Это хулиганка, много не дадут, не переживай. Считай, я всё это нарочно. Ты из-за совести мучишься, а у мне самому уйти кишка тонка. Вот, подручные и пособят.
Рыжий вылетел на пути с широким замахом: «Кто на наших?!» И растерялся: Вася первым перехватил руку, скрутил, откинул в сторону и жёстко пригрозил кулаком. Рыжий так и остался стоять в растопырку, ничего не понимая.
— Для гостя с далёкого Севера…
С её оттопыренного мизинца свисал на цепочке маяком поблёскивающий камешек. Раскалённый до бела лом вылетал из памяти, нагонял своим огненным жалом Васю Коловёртова.
Вася уходил в густом малорослом людском окружении. Спокойный, вразвалку. С вечностью в голове.
Перед отъездом Аганя ещё раз увидела его. Вася стоял с метлой во дворе отделения милиции. Рядом с ним была Фая. Она принесла продукты, доставала из сетки и показывала всё по отдельности: колбаску, рыбку, баночку с икрой. Вася на гостинцы взирал равнодушно, но когда Фая, улучив момент, уже из своей сумочки сунула ему за пазуху чекушку, размяк и просветлел в улыбке.
Это Фая сумела договориться, чтобы «потерпевшие» забрали заявление из милиции: взяла у Агани деньги, и договорилась. Только поставила одно условие: Аганя уезжает, не простившись с Васей. Добрая Фая и подарки матери и Лёньке помогла купить, и вещи её упаковала. Так что Аганя уезжала со спокойным сердцем: пылающий огнём лом и на этот раз миновал Васю.
Ей было ясно: как прежде она чувствовала себя Еленой, которая уплывала рука об руку вместе с Андреем, так в эти дни Андрей поместился в большом Васе. А теперь вновь зажил отдельно, как бы опять смотрел со стороны, звал в дорогу.