В поезде она всё гадала: а чего же Вася сказать хотел про «самое дорогое?» Подставляла слова: родина. Выходило: конечно, родина для неё была дороже жизни. Любовь. И опять выходило: сказали бы сейчас, камень на шею и в воду, а о н будет жить — без раздумий. Дети — она теперь уж для Лёньки и живет. Даже — работа. Ну, тут на смерть бы она не согласна. Но если бы завтра построился город, все бы вошли в новые светлые теплые квартиры, и мать бы с Лёнькой тоже — опять же это было бы дороже её жизни.
Аганю поманило глянуть на гранёный алмазик, перед которым там, на юге, все немели. Юг — теперь казался ей, в самом деле, какой-то другой планетой. Только уже не потому, что там море и виноград с пальмами, а просто — другой.
В чемодане, во внутреннем кармашке, куда Аганя спрятала футлярчик с алмазиком, почему-то лежал морской камень с дырочками, который Фая нашла на берегу. Она называла его «куриный бог» и говорила, что он приносит счастье. А бархатной коробочки не было.
Сросток
Алмазов не было.
Лаборант Андрюша стоял перед столом и ошеломлённо вперивал глаза в выложенную им надпись: «Аганя + Андрей =» Только что, накануне ему удалось сложить всё уравнение: «Аганя + Андрей = ЛЮБОВЬ!» «Аганя» — из чистых бесцветных алмазов. «Андрей» — из мелких, с шероховатостями и вкраплениями. А слово ЛЮБОВЬ выстроилось петлистым узором из самых крупных, ярких, редких кристаллов.
Это были алмазы, отобранные за долгие месяцы специально для того, чтобы показывать — демонстрировать плоды трудовых достижений — приезжим комиссиям или делегациям. Они хранились в отдельной баночке, и не требовалась выкладывать надпись, чтобы понять, что их нет: не было самой баночки. Баночки со всей фабричной заначкой! Но Андрюша все же достал по одному кристаллику из эмалированной кастрюли все имеющиеся алмазы, надеясь, что вот как-нибудь да выудятся и те, особо ценные. Но чуда не случилось. И теперь он стоял, не веря глазам своим, всё пытаясь увидеть будто растаявшее слово, которое ещё минувшим вечером так светло и радостно лучилось, играло с ним в гляделки.
Закрыв глаза, Андрюша ясно представлял бисером выплетенное слово и каждый кристалл по отдельности. Слово завершала «жирная» точка в восклицательном знаке — алмаз, необыкновенный, даже среди редких! В прозрачном камне чётко просматривались два сердечка, закольцевавшиеся друг в друге.
Лаборант готовился стать минералогом, как Бобков, которого вспоминали люди с таким почтением, что и самому помереть не жалко, только бы стать, как он. Стать даже лучше — потому что он уже был. Потому что Аганя при имени его тупит глаза и светлеет лицом. Андрюша не расставался с книжкой об алмазах, старой-престарой, которую оставила ему Аганя.
Он держал камень-самоцвет в руке, впервые испытав странное и пугающее чувство: алмаз с сердечками не хотелось выпускать, класть вместе с другими кристаллами.
Это был сросток «двойник» — два сросшихся, проникших друг в друга алмаза. Так же чувствовала себя сросшейся — сердце в сердце — душа его с душой Агани.
Он зажал камень в кулаке, приложил к груди, прикрыл левой ладонью. Там, в притаённом у груди мирке слышимо забились два сердца, слились в одно русло две реки, земля обрадовалась солнцу.
С усилием Андрюша отстранил зажатую в кулак руку от груди, медленно развёл пальцы. Алмаз лежал на ладони, будто сколок неба.
В той же старой книжке он вычитал про огранщика Иосифа Ашера, который упал без чувств, расколов точно по задуманной схеме самый крупный из когда-либо найденных в мире алмазов Куллинан. Андрюша никогда не видел как работает огранщик, но знал, как вырезают чароны и украшения из мамонтовой кости. Его родной дядя Михаил слыл редким мастером, хотя у него от природы не было обеих кистей рук. Вместе с деревенским кузнецом они соорудили различные приспособления, крюки, зажимы: дядя одевал их на запястья, меняя по надобности, и управлялся с любым делом не хуже самого рукастого. На войну его не брали, поэтому он старался за всех, кто на неё уходил, и кто на ней остался. Рыбачил, охотился, а уж как ладил чароны и украшения — мог позавидовать любой. Андрей раскровянил не один палец, равняясь на дядю, пока хорошенько ни пригляделся к нему и не понял: прежде, чем взяться за нож, тот очень внимательно изучает строение дерева, линии изгибы бивня.
Бивень мамонта — почти как камень. Но его кладут в воду, и он размякает, как дерево, поддается ножу. Алмаз — обрабатывают таким, каков он есть. Андрюша догадывался, что это значит — огранить алмаз! Представлял, как старый огранщик Ашер долго изучал камень, как он мысленно ходил, ползал до изнеможения по прозрачному нутру его, познавая на ощупь каждую малейшую излучину, почти невидимые глазу трещинки. Определял направление спайкости, разметил черной тушью контуры раскалывания. Были сделаны и расколоты десятки макетов. Так длилось больше года, наконец, он посчитал себя готовым, сделал насечку, вставил в неё клин, несильно, на сто раз выверено, ударил молоточком и… рухнул без чувств.