— Уйди, демон! Уйди!
Но демон лишь смеётся, щёлкает квадратными зубами и тени увлекают в первородный мрак. В бездну, из которой не выбраться. Клинок растворяется, а смех, злой и едкий смех не утихает. Они, все они — жертвы, отданные во славу демонам и богам, плачут кровавыми слезами и молят о том, чтобы их вырвали из плена.
— Я НЕ МОГУ! — кричит он, сбрасывая их мёртвые пальцы со своего измученного тела, — НЕ МОГУ! Пустите меня, выродки…
Снова коридор. Мрак, искрящийся тенями. Поднимаясь, нужно осмотреться. Они могут поджидать его, они разорвут его душу, если не быть бдительным.
— Парень, иди вон отсюда! — кричит одна тень и замахивается чем-то вроде тесака.
Рефлексы. Он хотел броситься на врага и сбить его с ног, но вместо этого рухнул на колени и выплюнул на пол чёрную, густую жижу.
— Выродок! Это одержимый, вызывайте Христовы Клинки!
Когда он открыл глаза, мрак не спеша отступал. Солнце раскрасило небосвод в яркое оранжевое зарево, предвещая свой восход. Рядом лежат тела — четыре, нет, пять. Лица их будто искупали в серной кислоте — ожоги, оплавленная кожа и кости, свернувшийся от жара язык.
Пахнет свининой. В животе пусто, совсем пусто и он потянул руки к мертвецам, но вовремя опомнившись, отпрянул и заполз в угол.
«Где я?»
Он закрыл глаза, всего лишь на секунду. Холод жалил руки и ноги, въедался глубоко под кожу. Ничего, скоро мороз прекратит мучения и можно будет закрыть глаза. Снова в доме, в тепле. Вот мать, отец, сестра. Лица, их лица! Мёртвые, холодные.
— Иди к нам, — говорит мать.
— Ступай, — повторяет отец.
И только сестра огораживает его. Нет, нет, бежать. Но куда? Кто он теперь? Безликий, пустой, оставленный на произвол судьбы. Леса не приютили его, последнее что помнил человек, который когда-то звался Виктором Зверевым — это то, как он выбрался из лесов, но встретил теней. Попытка сложить защитный барьер — а потом вспышка и он без памяти оказался совсем в другом месте.
Трущобы города, такие густые и нищие — самое место для такого как он. Теперь снилось солнце, тёплое и мягкое. Голова чистая и ясная, никого, кроме него нет. Нет духов, норовящих разодрать его личность на мелкие части. Нет демонов, нет теней, что лишают день ото дня его разума.
Последнее яркое воспоминание, из мира прошлого — прощание с Одноруким. Дела были паршивые, но эта чёртова лихорадка была спокойнее. Его вырвало всего пару раз и трясло, но такой дикой боли, жара и голосов в голове не было. Но после того, как чёрные чащи Язычника увлекли его, минута за минутой болезнь пожирала его. Голоса пели жутким хором, а Кинжал Душ… Ох, этот чёртов кинжал, он так смотрел на него, облизывался, скалил чёрное, как сама ночь, лезвие и говорил: «Убей. Убей их вех. Убей. Убей. Убей».
Нет, всё это галлюцинации. Кто-то должен привести его в чувство — это точно. Они, эти чёртовы инквизиторы, ублюдки в церковных рясах, обязательно будут искать его. Полоса теней, что тянулась за безликим скитальцем наведёт их на след.
Вспышка. Боль. Голоса.
— Жрите уже… — прошипел слабый голос, который как будто шёл откуда-то издали. Голова слишком тяжёлая, чтобы ей двигать.
— Ты гляди-ка, живой, — прохрипела тень рядом.
— Уму не верится, — сказала другая тень. — Перебить тридцать Клинков, впитать в себя столько серебра и выжить… Нам попался чудный трофей. Кому его скормим?
— Ты его ещё попробуй в Цепи возьми, — буркнул первый голос, — этот перец не из простых. Но я бы отдал его…
— Никому ты его не отдашь, — вмешался третий голос и перед собой безликий скиталец ощутил холодное, ровное дыхание. — Возьмём его с собой.
— Ты что, с ума сошёл? Это чудовище перебило тридцать человек и ещё дышит. Да от него прёт как от демона! Тринадцатый Приговор ему — и всё тут.
«Вкуси их плоть, — прошептал Кинжал Душ, искрясь чёрным обсидианом, — пронзи мной их сердце».
— От Клинков не осталось и следа энергии, — сказала тень, что была рядом, — это… это существо впитало их энергию без остатка. Таких трофеев Братство давно не видело.
Лицо слабо обожгло, затем ещё и ещё. Он открыл глаза, которые слипались сами собой. Он почувствовал, как слабые ноги отрываются от холодной земли и как тело его куда-то уносят.
Тени, голоса, коридоры…
«Оставьте меня… — слабо отзывались мысли в первобытном мраке, — отпустите…»
Руки сжали его крепко и вдруг конвульсии пустились по телу. Он почувствовал твёрдую землю, то, как горькая желчь из рта снова выходит наружу.