Наташа
Бабушка Степанида никогда не говорила, откуда в их избе, увешанной связками трав, пропахшей пряными кореньями и животным духом, появляются деньги. Нет, те, кто приходил к ней за помощью (горемычные девки, что невзначай понесли, молодухи, что мечтали отправить свёкра аль свекровь к праотцу нашему Адаму, да и просто болящие селяне), подчас приносили пару грошей. Да только чаще расплачивались дюжиной яиц, плошкой мёда или шматом солонины. Откуда у крепостных деньги? Да и у вольных их особо не водилось.
Деревня Остаповка особливо богатой не была, пусть барин и вёл дела исправно, не гнобил народ почём зря. А то есть такие господа, что только знай над крестьянами своими измываются да с грязью мешают. Тут уж остаповцам повезло так повезло, нечего жалиться да Бога гневить.
Наташа была умным не по годам дитятей, быстро смекнула, что нечисто тут. А что Наташа не смекнула сама, то люди добрые (а подчас и не очень) ей на ушко нашептали, думали, мала, недогадлива, чего не поглумиться-то? А вот в лицо Степаниде аль барину никогда такого бы не сказали, Боже упаси. Степанида она и порчу навести может, и сглазить, и корову проклясть – станет кровью доиться, а то и вовсе сляжет. А коровка-то кормилица, куда в хозяйстве без коровы? Ни в чём Наташа с бабушкой Степанидой нужды не знали, всё в хозяйстве было, а деньги как с неба лились, на всё хватало.
Самое ранее воспоминание Наташи – бабка её собирает на базар идти. Одну не оставить дурёху, да и в люди вроде вывести надо, а то бегает по лесам, аки зверёк какой, пусть хоть на народ честной посмотрит. Надевала Степанида на Наташу рубаху с сарафаном, красивые, расшитые – сама Степанида кроила да шила, ткань добротная, нитки яркие. И вздыхала: не дай Господи не доглядеть, порвёт же в клочки, ветошью наряд обернётся, и спросить не с кого. Посмотрит Наталка глазами своими синими в самую душеньку, так и рука опустится, коль косы надрать хотела. Сядешь рядышком с нею, а она прильнёт к плечу твоему, чисто котёнок ластится, и весь гнев утихает. Хороша была у Степаниды внучка, кто ни приходил в избу, всяк дивился: вот это у Устиньи-то барышня родилась, прямо куколка.
На базаре-то вечно шум-гам, куры кудахчут, лошади ржут, дым коромыслом. А у Степаниды главное заделье - скупиться бы впрок, вволю. Да и поторговаться бы тоже вволю, любила то дело бабка. Пусть и считалась зажиточной, да что ж она, умом чтоль слаба, лишний грош там тратить, где сберечь можно? Да и помнила Степанида детство голодное да юность босую, когда прошлый барин, отец нынешнего, Петра Василича, дай ему Бог здоровьичка, лютовал да деньгами сыпал направо-налево, проигрался, едва поместье с деревнями не потерял. Про то никто не знал, про то лишь Степанида ведала да управляющий старый, он раньше у Степаниды в полюбовниках ходил. И сказал ей по секрету, что достались молодому барину от отца в наследство лишь долги, поместье разворованное да крестьяне голодные. Знатное наследство, ничего не скажешь!
Но повёл Пётр Василич дела справно, оказался добрым барином: управляющего нового взял, денежки куда нужно вложил, крестьян в чём-то приструнил, чтоб бунт не устроили, а в чём-то поблажек дал. Одно слово, мудрый человек. И полюбили его крестьяне как отца родного, не сразу, но полюбили.
А Наташа знала, что она – особенная. Хотя бы потому, что имя у неё было красивое, будто у царевны какой или княжны. Все сельские девочки сплошь Параски да Фёклы, а она Наталья. Так её мать назвала, как знала, что подойдёт дочери такое имя нежное да милое. Будто ручеёк по камушкам звенит, переливается звучно водица светлая, стылая.
Мать свою, Устинью, Наташа не помнила. Слыхала только краем уха, как трепали её имя молодухи сельские, было то у них любимое заделье - Устю тихим словом недобрым помянуть, и присутствие дочки её малолетней никак их не смущало. А то может ей и впрок будет, мало ли, в кого уродилась, в мать аль в отца. Возгордилась, мол, Устинья, разум да совесть потеряла. Всегда себя держала, будто не крестьянка немытая, а царица высокородная. Глядите-ка, дочка знахарки местной, а несла себя, будто знатная барыня. С девками не зналась, на вечёрки не ходила, коль парень какой сунется, так взглядом таким его Устя одарит, что кровь в жилах стынет. А как барин вольную ей дал ни с того, ни с сего, так вообще вознеслась, словно птица в небеса. Пусть красой была, пусть пела как соловушка, а только место своё знать надо, не то больно потом с высот падать будет. А времечко спустя и ясно всем стало, с чего вдруг Усте радость такая привалила: покруглела та, брюхо не спрячешь, хоть год в лесу сиди. Да только не суждено Усте было упасть – померла родами ведьмина дочь, едва успела матери шепнуть, чтоб чадо её, сиротинушку, именем красивым окрестила.