Зденка Браунерова (чеш. Zdenka Braunerová) – чешская художница конца XIX — начала XX веков.
Колбенова(Kolbenová, разг. чеш. Kolbena) – станция метро в Праге, где находится крупнейший в Праге блошиный рынок.
Ка́шпарек (чеш. Kašpárek) – персонаж кукольного театра, обычно марионетка или небольшая кукла. Аналог русского Петрушки.
Дневник Ольги
15 июля 1764 года
Наташенька на именины подарила мне чудесный альбом. И я сразу решила, что должна начать вести дневник. Раньше эта идея представлялась мне глупой, дневники ведут только девицы из глупых французских романов, но папенька сказал, что все видные мыслители и философы Англии и континента ведут дневники, главное – о чём писать. Писать нужно только о важных вещах, что бы сейчас не представляло для тебя значимость. Тогда дневник приобретёт ценность. А папенька в этом знает толк, ведь он ведёт переписку со многими философами и политиками, гордится этими эпистолярными знакомствами. Конечно, мне никогда не запечатлеть на страницах своего дневника таких умных мыслей, которыми, наверняка, изобилуют записи этих мудрых и образованных господ. Но я всё равно постараюсь сделать свою тетрадь ценной.
Тетрадь просто прелестна – обложка словно бархатная, нежная, а синий – один из моих любимых цветов, мой ангел угадала с подарком. Я целый вечер незаметно ото всех гладила сапфировую обложку, наслаждаясь прикосновением мягких ворсинок к коже. Я думала сделать из неё альбом для стихов и красивых изречений, я бы хранила там сухие цветы и кусочки кружев… Но вот как раз это – глупости и баловство, и, коснувшись белоснежной, плотной бумаги, я ощутила зуд на кончиках пальцев – мне хотелось поскорее взяться за перо.
О чём я буду писать, пока и сама не знаю. Но могу предугадать, что через несколько лет я или мои потомки скажут спасибо, что я это сделала, ведь дневник – это память на долгие годы. Наверняка через десять лет я забуду подробности всех дней своей жизни, а бумага будет помнить их до тех пор, пока цела.
Сегодня был очень хороший день. На именины приехал даже доктор Ридель со старшим сыном, Яковом. Яков красивый – у него светлые глаза, ровная кожа, он редко носит парик, чаще пудрит свои волосы. Говорит, что слишком долго носил парик, когда жил в Кёльне, а теперь здесь, в деревне, желает отдохнуть от этой «мерзкой тряпки». Его речь с лёгким акцентом, который звучит чуть грубо, но акцент этот очень подходит ему. Он оставил медицинскую практику в Германии из-за того, что у отца его, доктора Риделя, отнимаются руки. Решил вернуться, чтобы помогать ему. Мне кажется, это очень благородный поступок.
Папенька подарил прекрасную кобылу – вороную с белыми носками, покорную, как голубок. Она слушается каждого моего движения, терпеливо ждёт, пока я взберусь ей на спину. Я - плохая наездница, и обычно не умею находить общий язык с лошадьми, но с нею мы подружились с первого взгляда. Наконец-то я смогу ездить не как девочка-сорванец на своём едва пробирающемся через кусты пони, который боится даже зайцев и птиц, а как настоящая взрослая барышня. Наташа уже давно пересела на свою Чертовку и скачет на ней, как угорелая. Я бы к такой лошади в жизни не подошла: злая она, бьёт копытами, чуть что не по ней, очами чёрными косит. А Наташа лишь погладит её по гриве, между ушами ладошкой проведёт, та сразу становится тише воды, ниже травы. Конюх говорит, что Наташа знает лошадиное слово, всякая лошадь к ней пойдёт. И собаки Наташу боятся, и кошка никогда её острым коготком не оцарапает. Впрочем, про Наташу много чего говорят, правда, только за глаза. Но по-доброму, уважительно. Нельзя про Наташу злого, гнусного сказать, ангел она.
Когда она только появилась в доме, люд её боялся, чуть взгляд она на кого бросит, тотчас тот бледнеет и крестится. Не боялась её только Агафья, строго наказала, что коль кто барышню обидит, сразу к барину отправится с повинной, ибо сама Агафья того за шиворот схватит да по лестнице наверх потащит. Хотела бы я то действо видеть, то-то смеху бы было!
Конечно, я того не знала, рассказала мне об этом горничная моя, Ксенька. Умолчала лишь, что Агафья обещалась осерчать и если кто-то расскажет мне, что Наташа – единокровная мне сестра. Мне сказано было, что дальняя она родня, отцовой тётки двоюродной дочка осиротевшая. Взяли её из милости, своя ведь кровь, негоже на произвол судьбы бросать. Боялась Ксенька Агафье под горячую руку попасть, молчала, хранила тайну. Что даже странно, обычно она на умеет рот на замке держать, мигом выбалтывает всё.
Да только Наташа сама же и сказала мне всё. Мне тогда только-только двенадцать исполнилось, летний был вечер, тёплый. Навсегда его запомню, сколько б не прожила. Расчёсывала мне Наташа волосы перед сном, ласково гребешком водила, прядки перебирала, словно шёлк гладила. Свечи ровно так горели да света мало давали. Украла ночь краски с наших лиц и волос, а я всё смотрела в зеркало на нас, любовалась картинкою: будто две сестрицы вечерком ко сну собираются, луна в окошко глядит за спиной Наташиной, подсвечивает толстую косицу. А потом поняла вдруг, что похожи мы, до такой степени похожи, что аж страшно: не понять в темноте, что светлы мои волосы, а её темней, отливают на свету медью, что серы мои глаза, а у неё – будто небо перед грозой. Одинаковы наши лица, будто слепки искусного скульптора. Застыла я перед зеркалом, аж дышать забыла, а Наташа, лицо моё в зеркале увидев, обомлела, занесла было руку с гребнем, да тут же и опустила.