- Ну и глупая же ты баба, - плюнул управляющий, - а в деревне говорят, что мудра. Вот так и верь сплетням. Сама-то как сыч в чащобе сидишь, а девке чего жизнь ломать? Станет в шелка одеваться по моде заморской, грамоту выучит, замуж за человека видного выйдет. Девка-то вольной родилась, коль и мать вольной была. Аль хочешь, чтоб как Устя твоя, без мужа понесла? Отпусти ты её, Степанида. Не будет барин её неволить да дома запирать, станет Наташа твоя в гости к тебе ходить с гостинцами. Будет всё так же внучкой твоей, а вместе с тем и дочкой барской. Была ведьмина дочка Наталка, а станет Натальей Петровной.
Как ни боялась Степанида того дня, а всё ж знала, что наступит он. Что затребует барин дочь свою. И про слухи, что в деревне ходили, тоже знала: брала у неё травки повариха, что сама и слышала, как доктор Ридель барину о том, что детей у того не будет, рассказал. В доме, где есть прислуга, и у стен есть уши. Коль деньги отсылал, знать, собирался Наталку забирать к себе, не стал бы тратиться, пусть она ему хоть трижды дочка, коль забыл бы да бросил. А с барином не потягаешься. Да и чего греха таить, было Степаниде приятно: плоть от плоти её барыней станет, дворянкой. Будет с серебра есть, на перине спать. Так пущай езжает! Чего может хорошего внучке своей ведьма лесная дать, кроме секретов травяных да кореньев сушёных? Такую же одинокую участь изгоя, что нужен люду лишь тогда, когда беда нагрянет.
- Пущай поезжает, забирай, - выдохнула Степанида, голос её, низкий, грудной, чуть дрогнул, - да только пусть барин знает, что, коль запретит внучке у меня бывать, сама приходить буду. Под окнами стоять стану, а девку свою должна я видеть.
Рассмеялся Степан Евсеич, а бабка вышла на крыльцо да как крикнет:
- А ну домой, Наталка, где б ни была. И кузов тащи из-под ёлки, глянь-ка, разбрасывается добром!
А сама украдкой слезу смахнула, чтоб никто не заметил.
Сел управляющий на лошадь, а Наташу перед собой посадил, плащом укрыл. Хотела было Степанида узелок приторочить, одёжку какую собрать внучке, да только рассмеялся управляющий, молвил:
- Да чего пожитки старые в дом барский тащить? Там уж оденут девку как следует, не боись, старая.
И тронул лошадь.
Никогда ещё Наташа на лошади не ездила, и не понравилось ей: трясёт, зуб на зуб не попадает, перед глазами ветки мельтешат. Пешком, конечно, медленнее, зато душа в теле крепко держится, нет ощущения, что ещё миг – и вылетит к кущам небесным.
Управляющий всю дорогу молчал, а как завиднелся парк да белые колонны, лошадь подосадил да зашептал девочке на ухо:
- Ты как приедешь, веди себя тихо. Ольга Петровна больна сильно, шум ей нельзя. Агафья тебя помоет да одёжу чистую выдаст, слушайся её, по дому не шастай. Как барин тебя видеть захочет, так к нему ступай, говори учтиво. А до того на глаза не показывайся. Поняла?
- Поняла, Степан Евсеич.
Улыбнулся управляющий, погладил Наташу по голове.
- Ух, как на мать-то похожа, волосы только темней, в Петра Василича. А уж глаза точно его. Знать, умненькая вырастешь. Не в кого дурой быть.
Наташа на всякий случай кивнула. Она ещё никогда не общалась вот так, на равных, с господами из барского дома. Ту встречу с барином и считать нельзя: оробела тогда, испугалась.
Над парком уже начали сгущаться сумерки, в окнах белого дома с колоннами стали тут и там светиться огни: прислуга зажигала свечи и масляные лампы. Парк был небольшой, но красивый, хотя Наташа и не совсем понимала, зачем сюда нарочно принесли цветы, посадили посреди камней. Им ведь неуютно тут, непривычно. Росли бы в лесу, где им самое место.
Впрочем, не понимала Наташа и белых девок, что стояли среди цветов. Вроде и красивые, из камня вытесаны чтоль, а нет в них души. Чисто истуканы колдовские, даже страшно немного. А ещё и голые есть, едва тряпками прикрыты. Стыд-то какой, у самого барского дома стоят, люди небось мимо проходят да глаза прячут!
Сам же дом Наташу привёл в восторг. Она и раньше видала его, да только издалека, вблизи впервые оказалась. Бабушка бы осерчала, узнай, что внучка ходила туда да глазела почём зря. Вблизи он оказался больше и красивее: у большой деревянной двери столбы вверх уходят белые, к ним лестница ведёт со ступенями каменными. И ступеней на ней видимо-невидимо, не дай Бог оступиться – шею сломаешь, пока низа достигнешь. Окна высоченные, всё сплошь со стеклом прозрачным, через стекло занавесочки воздушные виднеются, кружавчатые. И куда взор не кинь – окна да белый камень, огромен барский дом, всей деревней тут жить можно, и никто никому мешать не будет.