- Как можно скучать по тому, кого не помнишь? – спросила Наташа, но внутри что-то больно кольнуло. Она ощутила ту пустоту, к которой, в общем-то, привыкла и никогда не считала, что эту пустоту способно что-то заполнить. И вот теперь она поняла, что именно должно было быть на этом месте.
Ощутив, что и сама вот-вот расплачется, Наташа подошла кровати и спросила:
- А может, мы будем скучать вместе? Я тоже не помню своей мамы.
Оленька широко-широко распахнула светлые глаза, видимо, ей было внове, что кто-то тоже может вот так вот скучать.
- Давай.
Она откинула одеяло, и Наташа, едва не скатившись с покатой перины, забралась в кровать.
Удивительно, но заснули они быстро, даже не успев поскучать.
Утром, когда Агафья не нашла Наташу в кровати, она сразу поняла, где её искать.
Анежка
Аэропорт Вацлава Гавела, носящий имя последнего президента Чехословакии и первого – Чехии, никогда Анежке не нравился. Ладно она уезжает, она знает, что собой представляет Прага. А те, кто никогда её не видели, так небось и подумают о городе невесть что. Ведь знакомство с городом начинается с аэропорта или вокзала.
Было в его металлическо-серых тонах, квадратном зеркальном куполе, что отражал то лазурное, то мышино-стальное небо, что-то футуристическое, а потому совсем не близкое Праге. Прага, она что? Барочная зелень, угольно-серая готика, которая устремляет в небеса шпили, вена Влатвы, через которую тянет шею, украшенную с двух концов башнями, Карлов мост. Даже пресловутый «Танцующий дом», пусть он уже и вписался в привычный облик города, продолжает смотреться инородным элементом: Прага – дышит древностью, и, как бы не пытались изуродовать её вышками и башнями (ладно Петршинская, торчит себе на холме, её и не видно, но вот Жижковская с её зомбиобразными младенцами – сущий ад), сердце у неё готическое. Ну, барочное, это уж на крайний случай.
Анежка этот город любила, причём, не только за то, что он был родным, знакомым до самой последней улочки, до каждого гладкого камешка брусчатки, отполированной подошвами. Анежка любила в Праге именно этот самый дух древности, старины. Запах старины. Цвет старины. Самоё неспешное движение Влтавы, будто мысль старика, пожившего и вдосталь повидавшего. И мысль эта глубока, темна, она таит невысказанную мудрость, обнимает она берега и пороги. Глядит Влтава снизу вверх на яркое, слепящее небо, не замечая, как меняются эпохи, поколения, не ведёт она счёт векам.
Анежка умела чувствовать древность. Впрочем, это и несложно, когда живёшь в Праге – да там каждый дом и каждый угол видел столько, сколько не увидеть человеку за всю жизнь. Вот только у многих жителей старинных городов взгляд замыливается, лишается тонкости восприятия красоты. Глаз теряет навык видеть призраков прошлого: только-только казалось, что у кованых ворот стоял мужчина с жабо, уставился на тебя тяжёлым, ледяным взглядом, а мимо пролетела запряжённая тройкой карета, хрипят нетерпеливые кони. Но смаргиваешь торопливо, приглядываешься получше, а это студент в джинсовой куртке курит, водит нетерпеливо пальцем по экрану смартфона, пролетела мимо не карета, а «шкодовка*», ещё и выхлопом едким окатила. Начинаешь воспринимать как данность и эти дворцы, где когда-то коротали век князья и короли, и эти улочки, которые раньше подметались подолами французских платьев чешских и немецких красавиц.
Когда-то давным-давно Анежка поняла, что и она теряет это самое волшебное зрение. Что Орлой* для неё становится лишь механическими часами, пусть и искусно сделанными, но для современного человека примитивными: никого уже не удивишь ни парадом фигурок, что выезжают, когда бьют куранты, ни обилием циферблатов. Уже не Средневековье, сейчас зрители не насытятся ни хлебом, ни зрелищами, им подавай чего посытнее. Что Вацлавак* – лишь шумный и непригодный для удобной ходьбы промежуток с обилием туристов и бутиков, а не старинная площадь, которая видела столько исторических событий, что за всю школьную программу не изучишь.
А зрения этого терять ей было нельзя. Все в её семье любили историю, умели видеть фантомы прошлого. Нет, помилуйте, никто из её родственников от расстройства психики не страдал, просто частенько, когда Анежка была ещё совсем маленькой, только-только в школу пошла, мама брала её за руку и вела в Вальдштейнский сад, на Карлов мост, к базилике Петра и Павла в Вышеграде или собору святого Вита и, присев на самую отдалённую, самую тихую лавочку, играла с дочерью в игру. Просила её представить, что было здесь сто лет назад. Или двести. Или триста. А то и вовсе во времена княгини Либуше*. Мама была учителем истории, и читать Анежка училась по соответствующей литературе. И с удовольствием всё сильнее вязла в исторической топи.