Любовь к истории подарила Анежке не только обожаемую профессию (идти по стопам матери на педагогический она не рискнула, зато с удовольствием окончила католический теологический факультет), но и подругу. Вообще Анежка людей сторонилась: лучшим другом ей всегда была мама.
Люция свалилась ей едва ли не на голову (хорошо, что не в буквальном смысле), едва не доведя до сердечного приступа и икоты. Кажется, неделю или две спустя после смерти мамы, Анежка пришла к склепу, чтобы вот уже в который раз открыть его и провести рукой по гладкой, покрытой эмалью погребальной урне. Иногда закрадывались мысли, что ездить каждый день на Ольшанское только для этого - дело довольно глупое, уж легче забрать урну и поставить дома на комоде. Она не слишком удачно впишется в интерьер, зато мама будет рядом. И каждый раз эту идею отметала: так и тронуться умом недолго, хватит с неё и того, что пришлось плотно подсесть на антидепрессанты. Рано или поздно эти поездки ей здорово надоедят (пусть и ехать сюда всего-то четыре остановки трамвая).
Погружённая в свои горькие мысли, пальцами ощущая гладкую льдистость урны, Анежка вышла из склепа и принялась возиться с замком. Он был навесной, тяжёлый, изъеденный ржавчиной, а если ещё и учесть трясущиеся руки и пелену слёз, что никак не хотели смаргиваться, справиться с ним было задачей тяжёлой. Утирая слёзы и царапая щёки приставшей к пальцам ржавчиной, девушка пыхтела и слегка всхлипывала, от того ей становилось себя всё жальче, а скважина всё сильнее противилась любым попыткам подружиться.
- Может тебе помочь?
Анежка подпрыгнула на месте и выронила ключ. Ещё и вскрикнула, и только потом медленно повернулась, увидев обладательницу сочного, низкого голоса.
В полушаге от неё, буквально касаясь полой пальто Анежкиных ботинок, стояла высокая, крепко сбитая девушка. Впрочем, даже испуг и туманный, пасмурный день не могли придать облику незнакомки и малейшей «инферналинки» - всем своим видом она источала жизнелюбие. Каре до плеч, смоляные волосы, из-под прямой чёлки – вопросительный взгляд.
- О, подруга, ну и видок. Ты либо живёшь в этом склепе? Причём, лет так сто уже, не меньше.
Будто желая удостовериться, что Анежка состоит из плоти крови, а не из эфира и эктоплазмы (или из чего там состоят призраки?), девушка схватила её за руку, влажную, в крошках ржавчины.
- Вроде живая. А выглядишь так, будто местная обитательница.
На этой оптимистичной ноте и началась странная, но крепкая дружба. Странная потому, что уж больно разными были девушки – одна была бойкой, много говорила и много двигалась, любила лыжи и ночные клубы, другая предпочитала одиночество, долгие прогулки и книги. Но сблизило их Ольшанское. И не только оно.
Родители Люции держали несколько антикварных лавок, одни с элитными, отреставрированными товарами, делами рук знаменитых художников, скульпторов, краснодеревщиков и ювелиров – в туристических районах и в центре. Другие, с более скромным ассортиментом, ближе к окраинам: там были картины неизвестных и малоизвестных художников, мебель, оружие, подчас в не слишком хорошем состоянии, но знакомства с опытными реставраторами приносили свои плоды.
Товары для продажи (как любила их называть Люция, «артефакты») покупались на барахолках, и чаще всего за копейки. Главное – знать что искать, знать, какие отличительные черты имели книги, полотна, драгоценности в ту или иную эпоху. Кто знает, вдруг кольцо, которое продаёт полуслепая бабушка, шелестящая газетой, таит в сердце своём, в явно неподходящей под огранку оправе, не прозрачную стекляшку, а грязный, замызганный, залапанный, но чистой воды бриллиант. А ведь такие случаи были. Были и карандашные, ещё школьные наброски Зденки Браунеровой*, которые оказались заложены в истрёпанную Библию Зденкиной же школьной подругой (если бы не полустёртая подпись, никто бы о ценности тех листочков так и не узнал). И сборник «Сельский врач» с неразборчивым, робким каким-то росчерком Кафки, купленный за десять крон у явного алкоголика со стажем.
И пришла в тот день Люция на Ольшанское совсем не скорбеть или придаваться меланхоличным мыслям, а из вполне себе практических соображений: она зарисовывала гербы знатных немецких и чешских семейств, подписывая под каждым фамилию, иногда указывая имена членов семейства.