Кром пошёл следом, точно бык на верёвочке, недоумевая, куда это она собралась его вести. В селе на них сразу набросились собаки. «Не признали, — смутно удивился Кром. — А может, запах Лиса почуяли?» Старуха бойко отмахивалась от псов клюкой, но на лай из домов выглядывали люди. Отовсюду доносился ропот, удивлённый и испуганный. И тут Кром сообразил: даже после недели, проведённой вдали от дома, путников не сразу пускают в дом. Мало ли, что приключилось в дороге? А ну как заявилась нечисть под личиной хозяина? Да и любая скверна или порча могла пристать, дорога — лихое место, ничейное.
Крома не было два с половиной месяца.
Они дошли до середины села, до небольшого стогна(1). Там старуха остановилась и зыркнула на толпу, которая подтянулась за ними.
— Ну чего выпялились? Кличьте ведуна.
Некоторое время они так и стояли: Кром с бабкой в кольце настороженной толпы. Молча. «А если б я один заявился? — думал Кром. — Приласкали бы колом промеж глаз, а потом бы разбираться стали. Вон как собаки-то надрываются».
Наконец пришёл заспанный сухонький старичок, ведун. Кром поклонился. Ведун уколол его ясным взглядом из-под мохнатых бровей.
— Подержись-ка, добрый человек, за доброе железо, — вымолвил он, протягивая ему подкову. Всё верно. Подкова — это трижды железо, потому как знак небесной колесницы бога грома. Любая нечисть её чурается. Кром подержал подкову; потом, по настоянию ведуна, посмотрел на солнце и сотворил Охраняющий знак.
— Али не налюбовался, старый хрен? — бабка явно была ведуну приятельницей. Тот махнул рукой — чего, мол, переполошились? — и побрёл к себе, охая и потирая затёкшую за ночь поясницу. Бабка шустро поковыляла следом. Полесские переглядывались, но заговорить с Кромом так и не решались. И вдруг из-за спин раздался вопль:
— Где??? Где он?!
Из толпы вылетел взъерошенный Стех. Охнув, он безо всяких разговоров стиснул Крома в объятии.
— Ты где был, орясина? Где был, а??? Мы весь лес прочесали, ни следа, ни клочка одежды… — он задохнулся. Люди подступили ближе, загомонили: где? Где ты был? Как в зимнем лесу уцелел? А Кром всё молчал. Стех отстранился, всмотрелся ему в лицо.
— Ну чего налетели? — прикрикнул на полесских. — Не видите, умаялся человек.
Он потащил Крома за собой. Тот кое-как переставлял ноги и слушал сбивчивую речь — Стех путано пересказывал новости. Так и дошли до дома.
— За избой я присматривал, печь протапливал, домового угощал. Не убирался, правда…
Они уселись на крыльцо. Кром сбросил с плеч мешок и спросил:
— А как Вель?
Стех запнулся, словно на преграду налетел.
— Хорошо, — он улыбнулся. — Сосватают скоро.
Кром отвёл взгляд, не в силах видеть его улыбку — кривую, дрожащую. Совсем недавно он уже такую видел.
— А ты ведь голодный, — чересчур оживлённо подхватился Стех. — Я сейчас мигом…
— Да что я, безрукий, что ли, — проворчал Кром.
— Ладно, — на этот раз улыбка Стеха получилась почти весёлой. — Тогда хозяйничай. Пойду.
И ни о чём не стал расспрашивать. Кром благодарно обнял его на прощанье. Разговаривать не хотелось.
— Да, — у калитки Стех обернулся. — А Варишу, знаешь, уже просватали. За какого-то купца городского.
* * *
Потянулись одинаковые дни. Кром вяло отбрехивался от любопытных соседей, ел и спал — он убедил себя, что тяжкая тоска навалилась от усталости. Сны были беспокойными. В них он без конца бродил в сыром тумане и звал, звал кого-то, но не мог найти. Отдых не помогал. Тогда он взялся выделывать шкурки, накопленные за первые зимние месяцы. Целыми днями возился, под вечер рук не чуял, но даже добрая работа не прогоняла беспричинную грусть.
Добро бы из-за Вариши, но нет. Первой мыслью после слов Стеха было: «Не сиживать ей этот год на Лельнике, засватанным нельзя». А потом и вовсе про неё не думал. Зато всё чаще вставала перед внутренним оком избушка на крутом берегу Неряди. Чего-то Ригель поделывает? Может, встретит ещё его, раньше Лис частенько в Полесье набегал. Но глубоко внутри ныло — нет, не придёт он сюда. Больше не придёт.
Как-то Кром наткнулся на свой заплечный мешок и удивился: до сих пор не разобрал. Непорядок. Он достал оттуда свёрнутый тулуп, снадобья, запасной нож. А это что? На самом дне обнаружился тяжёлый свёрток. Кром размотал холстину…
Солнце заиграло на кованом золоте. Всё ещё не веря своим глазам, Кром достал из свёртка пару створчатых запястий. Длинные, они могли укрыть тонкую женскую руку от ладони до локтя. Древние, они были сделаны в те времена, о которых даже басней не сохранилось. Золото словно покрывала затейливая паутинка. Кром прищурился: по глади запястья неизвестный мастер нанёс рисунок, много крошечных рисунков. Вот две конницы сшиблись в битве у подножия высоких гор. Там великаны выходят из леса, здесь люди с рыбьими хвостами, а вот крылатый народ. Чудные, неизвестные звери и птицы. Сражение воина с ящером; у ящера на голове венец. Рисунок не повторялся ни разу. Разглядывать всё это можно было долго, а гадать об историях, изображённых мастером, вечно. Кром впервые увидел заветные дары, но сразу понял, почему люди стремятся ими обладать. Кусочек истинного, довременного чуда, осколок ушедших навсегда чудес. Не было ни одного изображения богов — не потому ли, что сами боги когда-то и оставили заветные дары, побросали, точно ненужный скарб по уходу в небесную обитель? А эти запястья носила своенравная богиня, да оставила — разонравились.