Зал был заполнен почти полностью. Скамьи заняты, кто-то теснился возле колонн, другие — остались в проходах. Даже у дверей, где сейчас была Элиза, сбились в кучу пять или шесть каких-то беспризорников, уставившихся в направлении сцены с открытыми ртами. В основном публику Эллиота составляли обычные горожане — подмастерья, прачки, учителя, мелкие лавочники. Но попадались и одетые в камзолы с бархатом аристократы, многие семьями. А ещё солдаты, внимательно слушающие речь Эллиота Виндра с таким видом, что было трудно сказать наверняка, собираются ли они примкнуть к нему или арестовать сразу, как он покинет храм.
Была здесь и жена Эллиота, Летиция. В отличии от мужа, явно пытавшегося выглядеть по-простому, Летиция носила платье с тугим корсетом, черное и строгое, одновременно проявляющее уважение к традициям храма, но и демонстрирующее превосходство.
Превосходство — это то, что она излучала. Сила и власть, словно они были у неё под кожей. Своей позой с ровной спиной, но выглядящая так, будто ей это ничего не стоит. Тем, какой зазор оставался между ней и остальными присутствующими. Тем, как во время проповеди, она читала книгу, беззвучно перелистывая страницы и изредка поднимая взгляд на мужа, словно режиссёр, желающий удостовериться, что актёры играют в точности в соответствии со сценарием. И ни увольнение мужа со службы, ни испортившиеся отношения с мэром и его семьёй, ни потеря деловых контрактов, которые за этим несомненно последовали, не смогли этого изменить.
Элиза, которая несмотря на брак, оставалась простоватой чужачкой среди аристократов, но и не ладила с горожанами, ей завидовала. Что не мешало бояться её до дрожи в коленях. Сказать по правде, она надеялась, что Оливия, которая и позвала её на эту проповедь, сама будет здесь. Надеялась, что они с новообретённой подругой выслушают воодушевляющую речь Эллиота, которая будет не более, чем формальным поводом её визита, а затем смогут выпить чаю, съесть что-нибудь и обсудить, где именно Элиза сможет принести наибольшую пользу городу.
Но Оливии Виндр в храме не было, так что, похоже, испытания начинались раньше, чем Элиза полагала.
Она нацепила самое угодливое выражение из своего арсенала, поправила причёску и на цыпочках, стараясь не привлекать излишнего внимания, подошла к Летиции. И, понизив голос почти до шёпота, произнесла:
— Миссис Виндр, я рада приветствовать вас, меня зовут Элиза Болло...
Летиция Виндр не была старой. На самом деле ей было сорок, может быть сорок пять лет, не больше. К тому же она старательно подкрашивала волосы и убирала их в строгую причёску или прятала под шляпкой, как сейчас. Она позволяла себе использовать в наряде яркие атрибуты, а иногда даже носила туфли на каблуках. Однако было в ней что-то такое, что заставляло людей по-детски робеть перед ней и обращаться на «вы». И Элиза не стала исключением.
— О...
Издав этот наполовину разочарованный, наполовину удивлённый звук, Летиция медленно повернулась к ней — целиком, словно кукла на шарнире. Смерила взглядом, каким смотрят на муху, угодившую в суп. Взглядом, полным пренебрежения и превосходства. Тем самым, который она не просто довела до идеала, но превратила в оружие, куда страшнее мечей и мушкетов, и на котором построила карьеру — причём, похоже, уже дважды.
И Элиза поняла, что оказалась статистом в представлении имени Летиции Виндр.
Вот её лицо — идеальная маска — нарочито безразличное и устало формальное. Вот она осматривает собеседницу снизу доверху, оценивая, как несвежий товар на рынке. Вот она позволяет себе едва заметно сжать губы в тонкую, почти невидимую, но идеально прямую линию. Берёт крохотную, тщательно вымеренную паузу, дабы собеседница ощутила неловкость. И наконец задаёт сбивающий с толку вопрос.
— Боги, милочка, ты пришла в храм без головного убора?
Летиция произнесла это так громко, что Элизе показалось, будто все теперь смотрят на неё. Более того, голос Эллиота, чеканивший от стен и разлетавшийся по залу ещё несколько мгновений назад, почему-то смолк. Она замерла в растерянности, чувствуя, как жар подступает к щекам. Тратя всё самообладание, чтобы не схватиться руками за слегка растрепавшиеся по пути из порта волосы. Или, того хуже, не броситься пристыжённо к дверям. И ощущая себя горничной, подавшей хозяйке остывший кофе.
— Простите, миледи, — Элиза и сама удивилась этому обращению, но это было хотя бы не «ваша светлость», а значит, она ещё не достигла самого дна. — Я собиралась впопыхах и совсем не подумала о том, как буду выглядеть.