Элиза едва не поскользнулась, борясь с ней, и, посмотрев себе под ноги, обнаружила, что кровь уже образовала расползшуюся по полу лужу. На секунду замешкавшись, Элиза расслабила хватку, и пациентка извернулась и ударила её коленом в лицо.
Элиза даже не вскрикнула. Казалось, мир и так полностью состоит из воплей и стонов. Чувствуя, как пульсирует нижняя челюсть, она заставила себе вновь накинуться на пациентку и крепко обхватить обе её ноги вместе.
— Не своди их, дура! Ноги должны быть раздвинуты! У неё схватки уже третий или четвёртый час!
Элиза не понимала, как по-другому удержать ноги женщины, мокрые и скользкие от крови, но, когда она ослабила хватку, ожидая нового удара, вместо этого женщина вдруг затихла и посмотрела на Элизу стеклянными, пустыми глазами с тёмно-зелёным, почти коричневым оттенком:
— Пусть этот ублюдок сдохнет! — зашипела она. — Ты слышишь? Не дай ему убить меня! Не дай... Сука!
Она вновь изогнулась и вырвалась, и Элиза едва не плюхнулась на задницу. Но в этот момент подбежала младшая сестра с тазом воды. Быстрым, бесцеремонным движением, она откинула окровавленный подол платья. Ноги женщины были испачканы кровью. Бывшие когда-то белыми трусы приняли тёмно-коричневый оттенок.
— Бездна... Встань на моё место! Держи же её, пока...
— Убейте его! Убейте же! Проклятье! Как же больно! — вопила женщина, пока обе сестры, борясь с её сопротивлением, продолжали раздевать её и протирать губкой. Элиза пыталась справиться хотя бы с частью её оттопыренных конечностей и несколько раз получила удары по лицу и рукам.
— Что, бездна вас дери, вы тут устроили? — взревел мужской голос откуда-то с лестницы, заглушая возню. — Почему она не в палате? Почему вы не дали ей успокоительного?
— Заткнись и помоги! — бросила ему старшая сестра, и человек, который, по всей видимости, был врачом, в несколько прыжков спустился с лестницы. Оттеснил Элизу, а затем вручил ей что-то склизкое и мокрое, и приказал подать чистое полотенце.
Она почувствовала, как что-то — наверняка, кровь, — потекло от её ладоней к локтям, затем под платье, в подмышки. И в этот момент её едва не вырвало. Однако, казалось, что у неё просто не хватит сил, чтобы вытошнить. Всё её тело превратилось в сгусток нервов, напряжённых мышц.
Всё, что было после, она едва помнила. Она действовала машинально, двигалась, словно во сне, и вряд ли осознавала, что делает.
Она раз за разом подавала чистые тряпки, которые слишком быстро пропитывались кровью. Она бегала набирать горячую воду, и та становилась малиново-красной ещё до того, как остывала. Она помнила, как младшая сестра — Бонни — тихо сказала:
— Он... не кричит...
Помнила, как после этого повисла бесконечная тишина. Помнила, как врач орудовал скальпелем, разрезая плоть, на которой, казалось, уже не осталось живого места. Помнила, как ему подали щипцы, и отвернулась, боясь, что её всё-таки стошнит. А может быть, её и правда стошнило.
Она помнила, как старшая сестра подняла нечто маленькое, розовое, испачканное слизью. Размером точно таким же, как был Аллек, когда Элиза впервые прижала его к груди. Помнила, как сестра обернула это нечто, — а сознание отторгало саму мысль, что это мог быть ребёнок, — в одну из грязных простыней и убежала на улицу. И помнила, как она вернулась с пустыми руками.
Элиза помнила, как подала доктору нитки и иглу, хотя и не знала, откуда их взяла. Помнила, как он зашивал плоть утопающими в крови пальцами. Вспомнила и то, как её саму в детстве мать учила шить. Что у неё неплохо это получалось, и как на праздники они украшали дом коричневыми карабкунами с глазами-пуговицами.
Элиза не помнила, в какой момент женщина затихла, и как её вой сменился тихим шёпотом и стонами. Знала лишь, что от этого стало только хуже. И не помнила, как всё закончилось, и как оказалась на улице прямо перед крыльцом.
Элиза вздохнула. Лёгкие заболели так сильно, будто она сделала вдох впервые за долгие часы. А затем её наконец стошнило. Вывернуло на изнанку кислой и горькой желчью, так как больше ничего в ней не было. После этого стало легче.
Она вернулась обратно в пропитанное кровью и ледяным сиянием ярких ламп помещение. Врач курил трубку, сидя на стуле без спинки прямо рядом с роженицей. Он уже вымыл руки, но рукава халата по-прежнему были по локоть в крови, отчего это выглядело до смешного гротескно, словно он был мясником, только что разделавшим тушу, и устроился рядом с ней на заслуженный отдых.