Речь шла о некоторой сумме, выплачиваемой при определенных условиях, но спор шел об этих условиях и дате платежа. Потом майор Тревэнион сделал замечание относительно «чертова тупого пера». И тут Конан приложил глаз к замочной скважине и увидел, как майор Тревэнион затачивает перо. Потом до него донеслись еще какие-то приглушенные слова и звон бокалов. Конан успел вовремя отскочить от двери, когда они вышли и спустились в зал. Майор Тревэнион засовывал во внутренний карман бумаги.
Джереми хотелось выбросить рассказ мальчишки из головы и уйти, но он понял, что Конану есть и еще что рассказать, и Джереми не сумел решительно встать и уйти.
Конан вошел в кабинет. При свете единственной оставленной ими свечи он поднял крышку бюро сэра Джорджа и обнаружил лежащий внутри документ.
— Это меня заинтриговало еще больше, — признался он Джереми, — я частенько читаю чужие письма.
Документ оказался чем-то вроде брачного обязательства.
— Брачный контракт? — спросил Джереми.
— Да, — ответил Конан, — именно контракт, соглашение, всё официально и как положено, и сэр Джордж обязался выплатить майору Тревэниону двадцать тысяч фунтов. Если Конан правильно запомнил, две тысячи — через полгода после подписания документа, а остальные восемнадцать — в день свадьбы Валентина Уорлеггана и Кьюби Тревэнион.
Дата свадьбы упомянута не была, сказал Конан, искоса поглядывая на Джереми в поисках признаков оторопи, возможно, ее еще не назначили.
— И подписали в разгар приема? — спросил Джереми.
Нет-нет, ответил Конан, всё было подготовлено на неделю или две раньше, где-то в начале декабря, точную дату он вспомнить не мог. И подписано свидетелями: фамилия одного вроде Трембат, а другого — Бленкоу. Артур как-то-там Бленкоу, клерк, живет на Ривер-стрит, 21. Неплохая память, да? В школе он всегда был хорош в играх на запоминание. Запомнить все предметы на подносе — когда дается двадцать секунд, чтобы посмотреть, и две минуты, чтобы записать. И Конан всегда выигрывал, в особенности если там лежало что-то съедобное.
— Но ты же сказал, будто решил, что они что-то подписывали.
Ах да, ответил Конан, запихивая в рот последний кусок, но кое-что другое, тем вечером они подписали другое соглашение, оно-то и лежало там, свеженькое, только что посыпанное песком. По крайней мере, так ему показалось. И как он припомнил, там стояла пометка «копия». Несомненно, оригинал унес майор Тревэнион.
Еще одно соглашение. И в нем говорилось, что майор Тревэнион немедленно получит еще тысячу фунтов в обмен на обязательство, что он съедет из замка Каэрхейс в течение года после свадьбы. Вполне естественно, по мнению Конана, что замок обещан мастеру Валентину и мисс Кьюби после бракосочетания.
Конан рассказывал со смаком. Наверняка отрепетировал, мысленно повторял все подробности раз за разом в своем извращенном умишке, прежде чем выплеснуть их со своего рода злорадством в темной кабинке кофейни Блайта, за грязным столом с крошками пирога с голубями.
Но злорадство по отношению к кому? К сэру Джорджу, который, несомненно, частенько его отталкивал? К Джереми, который, вероятно, не скрывал своей неприязни? Или это презрение предназначалось всему человечеству?
По пути домой и теперь, в уединении спальни, Джереми снова и снова перебирал все детали. Всё сходилось. Конан Уитворт, может, и омерзительный юнец, но память его не подвела. И всё внезапно сошлось. Честолюбивые планы Джорджа Уорлеггана в отношении сына, подпитывающие его собственные амбиции. За двадцать тысяч фунтов он сделает сына мужем девушки из древнего рода и обладателем одного из самых элегантных особняков Корнуолла. За последнюю дополнительную тысячу фунтов (Тревэнион явно находился на грани банкротства) он позаботился о том, чтобы Валентин стал единственным хозяином дома.
Похоже, свадьба состоится не в ближайшее время. Валентин, скорее всего, закончит обучение в Кембридже. Они могут пожениться ближе к концу следующего года или в начале 1814-го. А пока что Джон Тревэнион получил достаточную сумму, чтобы держаться на плаву, а к следующему маю или июню получит сумму побольше, чтобы благополучно сойти на землю.
Знают ли главные участники сделки? Были ли они ее участниками? Это казалось маловероятным, в особенности до сентября. Джереми не мог поверить, что Кьюби приняла его легкомысленные объятья так легкомысленно, если уже знала. Каковы бы ни были ее недостатки, но в их число не входила подобная двуличность. А разве это важно? Важно ли, знает кто-либо из этих двоих? Каждый будет танцевать, когда его дергают за ниточки. На Пасху Кьюби уже сказала это Джереми прямо в лицо, а Валентин всегда уступает отцу, когда речь идет о настолько важных соглашениях.
В любом случае, с какой стати Валентину отказываться? У Джереми засосало под ложечкой. Разве на том музыкальном вечере в прошлом году Валентин не произносил сальные замечания в адрес Кьюби? Насчет того, что ему хотелось бы развязать завязки на ее корсете. «Только глянь, как она дышит, разве это не будит чудесные фантазии?»
Да гори он в аду! Теперь он сможет осуществить свои фантазии, да еще и замок получит в придачу! Я против! Против, во имя Господа! Но могу ли я возражать?
Да пусть все Уорлегганы горят в аду! Разве в прошлом году не ходили слухи, что банк Уорлеггана находится в тяжелом положении? Джереми слышал мимоходом разговор родителей, но был слишком озабочен собственными проблемами, чтобы придавать им значение. И разве не звучало предложение, что Банк Корнуолла, чьем совладельцем является его отец, раздумывает, не усилить ли давление, чтобы свалить Уорлеггана? Боже всемогущий! Если бы это случилось, у сэра Джорджа вряд ли были бы деньги, чтобы осуществить этот мерзкий, гнусный замысел.
Его собственный отец, Росс Полдарк, в прошлом году пытался его утешить, сказав, что майор Тревэнион может надеяться найти для Кьюби богатого мужа и желать пожертвовать ею ради своих амбиций, но богатые женихи в окрестностях наперечет, напротив — многие ищут богатых невест. Да и любой богач вряд ли отдаст серьезную сумму, чтобы спасти шурина от банкротства.
Что ж, это всё так. В общих чертах. Но они оба забыли об Уорлегганах. Эта мерзкая семейка вторглась в жизнь родителей, как какая-то зараза, а теперь отравляет и его жизнь. И ничего не поделаешь. Ничего. Ничего. Ничего. Устроить стычку с Кьюби. Устроить стычку с Валентином. Устроить стычку с отцом Валентина. Кьюби, возможно, расстроится, но выполнит свое обещание. Валентин над этим посмеется и скажет: «Дорогой мой, а я-то что могу сделать?». Сэр Джордж будет мрачен и ответит с ледяной учтивостью, но тем временем будет тихо радоваться, что, достигнув для своего сына поставленных целей, тем самым еще и нанесет смертельную рану сыну старого соперника.
Джереми просидел в темноте больше часа. Порой его охватывала своего рода клаустрофобия, и он порывался распахнуть окно, так чтобы стекло посыпалось во двор. Ему хотелось заорать и убежать. Но убежать не из дома, убежать от себя. Как бы далеко он ни забрался на утесах или на пляже, его разум, знания о том, что случилось, собственные чувства будут преследовать его по пятам, как лунная тень. Этого не отменишь, не отбросишь, и нет никакой надежды.
Раздались шаги по коридору, и дверь приоткрылась. Изабелла-Роуз.
— Джереми! А я-то гадала, куда ты подевался. Почему ты сидишь в темноте?
— Считаю мотыльков, — ответил Джереми.
— Ох, глупый! И ты украл мои волосы! Мне мама только что показала. Ах ты, длинноногая зверюшка! Украл мои волосы!
— У тебя их еще много. Смотри, что это? А это? Хватит и на бороду попрошайке!
Она взвизгнула и отскочила.
— Ужин почти готов! Что ты думаешь о малыше? Он такой страшный, правда? Даже страшнее тебя. Как мы его назовем?
— Я бы назвал его Беллами, — сказал Джереми. — Белла и Беллами — два сапога пара.
— Тогда я бы назвала его Джералд. Джералд и Джереми.
— Или Кларенс, в пару к Клоуэнс. А мама точно еще не определилась?
— Если и определилась, то не говорит. Идем, меня послали за тобой.