«Муж» прощупывает мои ребра. Я терплю ноющую боль и радуюсь, что не простреливает.
— Все хорошо. Отделалась испугом, — Марк вытирает меня теплой влажной тканью, затем, заворачивая в чистые бинты, внимательно смотрит в глаза.
— Я хотела увидеть своих, — начинаю оправдываться. Мне неудобно, что подвергла его опасности. Чувствую себя виноватой. Он сейчас, кажется, по-настоящему озабочен тем, что произошло.
— Вика-а, — выдыхает Марк, затем выжимает тряпку в миске с водой и прикладывает к моему лбу. — Ты как всегда!
— Что, Вика? Что всегда? Я просто шла в клуб, а это уроды… пристали ко мне. Что я сделала не так?
— Не нервничай. Я не виню тебя. Просто это безрассудно, тем более, клуб закрыт на ремонт. Просто ты забыла.
— Как закрыт?
— Ну, все-е! Завтра едем в психотерапевту! С этим надо что-то делать, — Марк бросает в миску скомканную ткань и алая вода расплескивается на ковер.
Киваю. Я согласна уже хоть куда идти, чтобы разобраться с тем, что у меня в голове.
— Есть хочешь? — Марк обрабатывает царапины на лбу, дует на рану, когда я скриплю зубами, в конце заклеивает лейкопластырем. Я все это время стоически терплю жгучую боль.
Не могу ответить — нет сил даже на вдох. Вновь киваю.
— Окей, сейчас сделаем. Пока приляг — отдохни.
— Марк, это правда?
— Что? — останавливается в дверях.
— Что родителей больше нет?
На лице у него скорбь, но он молчит. Хочется взвыть от этого взгляда: все понятно без слов. Но старая память кричит, что такого не может быть!
— А брат? Я в больнице не смогла дозвониться к нему.
Марк меняется в лице. Возвращается ко мне и приседает рядом. Я все еще прикрываюсь руками и футболкой.
— Вика, какой брат?
— Он у меня один — Артем.
— Ты что-то путаешь. У тебя нет брата. Ты одна была в семье.
Правда, или неправда, хлещет кнутом, я закусываю губы и чувствую, как текут по щекам слезы. Не могу этому сопротивляться. Все идет наперекосяк, все неправильно.
— Ма-арк, зачем ты так со мной? Я ведь помню его, помню даже номер телефона, помню, как он учил меня драться. Зачем этот обман? Что он тебе даст?
— Отдохни! — Марк резко встает, прикладывает громадную ладонь к темечку, и мое сознание проваливается во мглу.
Будто дернули тумблер или нажали кнопочку «выкл».
Сон напоминает паутину: чем больше я пытаюсь вырваться, тем больше запутываюсь. Где-то вдалеке в темноте слышен голос Марка:
— С ней что-то не так…
Затем скрипит дверь, слышу шаги, снова скрип.
— Еще рано. Она не выдержит, придется подождать. Да я и так делаю все, что могу…
Паутина колышется, больно впивается в кожу.
— Хорошо, но за все последствия будете вы отвечать!
Тьма вдруг расступается, и голос Марка разлетается эхом: ать… ать… ать…
Я выпрыгиваю из сна. «Муж» теребит меня за плечо:
— Просыпайся, нужно поесть.
Фокусирую на нем взгляд и вижу лохматые снежинки в его синих глазах.
— Марк, опять! Твои радужки мерцают…
Он моргает и быстро уходит на кухню.
— Вставай, а то все остынет, — бросает из коридора.
Выхожу из комнаты, справляясь с головокружением. Проходя мимо комода, замечаю фотографию незнакомца. Хватаю ее и направляюсь на кухню.
— Кто это? — тычу «мужу» в лицо.
— Ты мне скажи, — Марк сидит за столом, закинув ногу на ногу, вальяжно растянув руки по спинке мягкого уголка.
— Но я не помню.
— Как не помнишь меня, смерть родителей и многое другое… Садись есть! — его голос резкий.
Прохожу вперед, но замираю возле табуретки.
— Ты меня обманываешь, я чувствую.
— Расскажи, — Вольный занижает голос, глядя из-под ресниц. Глаза такие мрачные, что мне становится страшно. Сажусь.
— Сон снился, словно ты сговорился с кем-то.
Кажется, «мужа» передергивает.
— И что я говорил в твоем сне?
— Что со мной что-то не так, — его брови ползут вверх, глаза округляются.
— Что еще?
— Что ты не будешь отвечать…
— Твою ж мать! — он вскакивает и отходит к окну. — Я чувствовал, что все идет не так, как надо! Тварь!
Его слова секут колючей плетью, я не понимаю, что происходит. Сжимаю в пальцах фотку. Марк вдруг оборачивается. Мне хочется встать и убежать.
— Ты не мой муж? Правда ведь?
— О чем ты, Медди? — фальшивая напускная улыбка. Будто и не он секунду назад яростно кричал в воздух.
— О том, что «Медди» меня называл только один человек, и он сделал мне больно. О том, что я ненавижу эту погремуху!